— Ой, лышенько!.. — засуетились старушки.
Наперерез метнулась Таня.
— Стойте!..
Ее кто-то грубо оттолкнул, но Петро поддержал Таню, чтобы не упала:
— Госпожа учителька?
Она стояла такая чистая, свежая, с короной волос, украшенных ароматными гвоздиками, алели вышитая кофточка и цветная плахта, а щеки пылали от гнева.
— Остановитесь! Петро, кого ты хочешь бить? Винниченков? Бедняков отроду? На кого вы замахнулись оглоблей, люди? На Петра? Батрака с детских лет… Что вы делаете? Да разве вы не знаете, кто надругался над нашей Зинкой? Смотрите!
Таня повернула голову, и все увидели роскошный фаэтон, мчавшийся по армавирскому тракту. В экипаже, напыжившись, развалился есаул Сергеев, а сзади скакал эскорт из осетин.
Рванулся Петро, но экипаж уже исчез за пригорком. Только лохматые черные папахи телохранителей еще долго подпрыгивали на горизонте.
Стояли все, словно окаменевшие, молча наблюдали, как оседала пыль в степи.
Тем временем сообразительный Охрим быстро переметнулся: он привязал к кнутовищу красный башлык и, ловко сидя верхом на гребне хаты, закричал:
— Эгей, люди, ну-ка до чарки!
Петро подошел к Зинке, которая, рыдая, стояла посреди двора, бережно обнял ее и погрозил кулаком в сторону еще пыльного горизонта:
— Берегись, господин Сергеев!..
…Спустя четыре года суждено было Петру в страшном поединке рассчитаться с есаулом.
За окном, грохоча на стрелках, прошел поезд. Проплыли платформы, на них — угрюмые силуэты тяжелых орудий, скорчившиеся фигуры часовых. Печально замигали привокзальные огоньки, в вечерней мгле закружились снежинки.
Найдек, подойдя к окну, опустил тяжелую штору.
— Господа!
Сквозь стеклышки пенсне улыбнулся глазами, лицо оставалось серьезным.
— Сегодня тема занятий — железнодорожные тормоза английских образцов.
Везде висели схемы, рисунки, чертежи. Зайди кто-нибудь — и подумать бы не посмел, что здесь могут говорить не о технике.
Слушатели сидели за большим столом, заваленным техническими книгами и рисунками. Напряженно выжидали, нетерпеливо посматривая на спокойного, сурового инженера. Найдек понизил голос:
— Товарищи, наш друг Андрей Дзидзиевский позавчера похоронен на Старо-Оскольском кладбище.
Все вскочили, встревоженно переглянулись.
— Как же это? — прошептал Иванко.
— Спокойно, товарищи. Это официально он похоронен, так и следует всем говорить. На самом деле в землю закопали гроб с камнями. Андрей, друзья мои, воскрес, но под другой фамилией.
Все облегченно вздохнули, вытерли выступивший пот, потянулись к портсигарам. Комната наполнилась табачным дымом.
Эх, Андрей, Андрей, горячая твоя голова!.. На днях со станции Киев-пассажирский должны были отправить на фронт эшелон с новобранцами. Это были молодые пареньки, призванные в Киевской губернии. Два дня муштровали их, выбивали из голов все человечное, красивое, а потом затолкали в зловонные, с решетками вагоны-телятники. Безусые, юные солдаты тоскливо поглядывали на перрон, с которого неслись душераздирающие крики и рыдания. Девушки и молодицы в кожушках с узорами, матери в белых свитках протягивали руки к мрачной громаде эшелона, звали, умоляли, но между толпой и вагонами похаживали вооруженные фельдфебели и жандармы.