За есаулом с гиком и свистом шла сотня, распевая:
Ищо не забуть нам про добрых лошадей…
На площади толпились казаки, и Козликин, поднявшись на стременах, митинговал:
— Хохлов перевешать под корень! Рубай большевиков!..
Рев, свист, галдеж…
Еще несколько перебежек, и Василь — на своем огороде.
В висках стучала кровь, губы пересохли, притаился возле сарая. Мать, не находя себе места от тревоги, металась по двору, будто что-то потеряла. Выглядывала через плетень на улицу, опять шла в курятник и обратно, плакала.
Василь выждал, пока мать вошла в хату, и забежал в сарай. Там под яслями была запрятана граната. Где же она? Ага! Есть! Фу, теперь спокойнее.
Он выскочил в переулок, а оттуда — на левады. С разбега остановился перед трупом Кавунихи. Она, склонившись, казалось, спала на груди мужа.
Мороз пробежал по коже Василя. Прикрыл их красным башлыком, встревоженный, побежал дальше. Уже возле речки встретил бабу Новину — соседку, которая несла воду.
— Тю-тю, аспид! Ты куда это?
— За Уруп.
— Ой, не ходи, сынок, убьют!
— Есть ли там застава, бабушка?
— Застала, застала я их обоих. Сидят на большом камне две тетери — Соболь и Целуйко. С оружием.
— Ага! — Не дослушав старуху, он махнул в тальник, перешел вброд небольшую протоку и выскочил прямо на большой камень. На нем действительно сидели часовые. Зажав винтовки между колен, спокойно курили папироски. Оба были туги на ухо. Василь это знал и неслышно подкрался. Потом прыгнул вперед и, размахивая гранатой перед самым носом часовых, заорал:
— Бросай оружие, вояки!..
Оба сразу подняли руки. Винтовки упали к ногам Василя.
— И патронташ! Так! Бего-о-ом!..
Пока Соболь и Целуйко, спотыкаясь в зарослях, рысцой бежали к станице, Василь, повесив на себя две винтовки и четыре патронташа, уже был на Воскресенском хуторе. Хотелось зайти к теще, сообщить о Христе. Но мать Христи, показавшись из-за плетня, уже махала белым рукавом:
— Заходи, сынок… кабана вчера закололи… Вот так троица! Вместо праздника приходится бежать наутек. А где ж Христя? Где?! Ой, лышенько, святая покрова, спаси и помилуй… Доченька родная… Растерзают сироманцы[17] там в бурьянах…
— Да не голосите, мама! Кадетам не до того, чтобы шнырять по степи. Вот мы их скоро выкурим.
Но от станицы ударил пулемет, а к Урупу спускалась погоня — кавалькада верховых, и Василь подался в буерак. Стремглав вскарабкался на гору и там уже попал к друзьям.
Таня расспрашивала о Христе, тревожилась о ее судьбе там, в степи, возле кулацких хуторов. Шпилько интересовался действиями кадетов в станице, а Прокоп Шейко, сидя на траве, угрюмо смотрел на станицу и сердито сплевывал: