. 6 марта «атаман» вообще приказал город разграбить из-за того, что семерых казаков, удалившихся накануне на некоторое расстояние от города, посмели обстрелять местные жители, убив при этом одного из них. В результате Монмираль пережил все те ужасы, которые испытывает город, когда его берут приступом. «Не убереглись ни девочки, ни даже женщины старше 70 лет: варвары до того дошли в своей бесстыдной дикости, что удовлетворяли свою похоть прямо посредине улицы». Разграбили не только город, но и близлежащий замок. Автор уверял, что в его ушах еще слышны крики женщин и детей, смешанные с диким смехом и рыком казаков, и перо просто отказывается описывать все те ужасы, что он успел увидеть перед тем, как «покинул город»
[129].
Современные французские исследователи, так или иначе затрагивавшие тему образа казака в наполеоновской прессе, кажется, единодушны в понимании того, что пропаганда есть пропаганда. Но нюансы, как всегда, имеются.
Ж. Антрэ отмечет, что изображаемый в прессе образ казака сливается с образом дикаря в литературе путешествий. Журналистские физиогномика и тератология соединяют привычное изображение преступников и традиционные представления о врагах: «…казак — это человек, которого нужно убить». И в этом отношении провинциальные газеты вторили столичным. Например, «департаментская газета Сены и Уазы еще в первом триместре 1814 г., когда враг еще не находился на территории департамента, уже отводила большое место пропаганде: здесь регулярно печатались отрывки из книг, оды, песни, призывающие к борьбе с врагом. Здесь мы найдем и стереотипы восприятия русских: указания на их деспотический политический режим и нежелание сражаться по правилам»[130].
М.-П. Рей, посвятившая специальную статью этому вопросу, озаглавила один из ее разделов «Полулюди, полузвери: воскрешение старых образов». Речь здесь идет об образе казака, циркулировавшего в умах французов в январе-марте 1814 г. Автор упоминает «враждебные образы, транслируемые годами наполеоновской пропагандой» и признает, что многочисленные статьи, появлявшиеся в Journal de l'Empire на протяжении всего января, способствовали распространению ужасных и враждебных представлений о казаках-варварах, «поедателей свечей» и младенцев[131]. Посыл же тут такой: «Несмотря на то что большая часть городов и деревень не оказала никакого сопротивления, насилия и бесчинства, совершенные казачьими соединениями, тотчас потребовали возрождения старых образов»[132]. У читателя может сложиться впечатление, что возрождение старых образов — вынужденный и оправданный ответ на неспровоцированные бесчинства казаков. Мы же видели, что возрождать или воскрешать эти образы нужды не было, ибо они и не умирали. Да и каждый отдельный случай упоминания в прессе о «бесчинствах» требует критического отношения.