Он и правда на грани помешательства. Со слезами на глазах Штерн положил руку Анди на плечо.
— Я держал его на руках всего три раза, понимаешь? — Штерн сам не знал, почему сказал это. — В том числе когда он был уже мертв.
Слова полились из него безудержным потоком.
— Иногда я просыпаюсь по ночам. До сих пор. И снова чувствую его запах. Тело Феликса было уже холодным, когда Софи наконец разжала пальцы и выпустила его из рук. Но он пахнул все так же, как в то утро, когда я держал его на руках в первый раз и намазал детским кремом.
— И теперь ты всерьез хочешь выяснить… — Штерн слышал, с каким трудом давалось Борхерту это слово, — не реинкарнировался ли он?
— Да… Нет… — Роберт шмыгнул носом. — Я не знаю, Анди. Но должен признаться, что не могу рационально объяснить себе это сходство.
Он рассказал о родимом пятне мальчика, который задувал свечи на своем именинном торте.
— Оно находится там же, где и у Феликса. На плече. Это большая редкость, обычно родимые пятна бывают на лице или затылке. Конечно, сейчас оно гораздо больше, но его форма… Оно выглядит как сапог.
— А Феликс… — замялся Борхерт. — То есть младенец, которого вы похоронили. У него оно тоже было?
— Да, я сам видел. До и после смерти.
Штерн закрыл глаза, словно хотел избавиться от стены воспоминаний, о которую бился. Но не исчезла ни больничная палата, ни металлический стол для аутопсии, на котором лежал его сын.
— Мне очень жаль. — Штерн быстро провел ладонью по лбу, чуть помедлил, потом вышел из машины. — Я пойму, если ты мне не веришь и больше не хочешь иметь с этим безумием никакого дела.
Он захлопнул дверь и направился ко входу в дом, не дожидаясь реакции Борхерта.
Мельком взглянув на скромную табличку с именем на кованых воротах, Штерн понял, что у цели. Пятый этаж, налево. Он хотел было позвонить, но тут заметил распорку, которая не давала воротам закрыться. Не зная, понадобится ли ему, как во многих берлинских доходных домах, ключ для использования лифта, он пошел наверх по лестнице — так что потребовалось время, прежде чем он добрался до последнего этажа. Тяжело дыша, Штерн оперся о стертые перила и замер в ужасе. Однако его испугала не собственная никудышная физическая форма, а дверь частной врачебной практики.
Она стояла настежь открытой.
— Ты себя хорошо чувствуешь, Симон? — спросил профессор Мюллер, нажимая на кнопку включения микрофона. Он смотрел через толстое стекло в соседний кабинет для обследований, где стоял белоснежный магнитно-резонансный томограф. Симон, в футболке и боксерах, лежал в трубе, куда, как в суперсовременную печь, был помещен несколько минут назад. Он подвергался этой получасовой процедуре уже в пятый раз за два года. Предыдущие МРТ-снимки его мозга диагностировали, к сожалению, лишь неконтролируемый рост клеток в его голове. Но сегодня в порядке исключения предметом исследования была не опухоль.