— А вы действительно неплохо владеете немецким?
— Это мой родной язык, господин штурмбанфюрер. Кровь и земля родины уверенно и звучно взывают к немцам по всему миру.
— Прекрасно, фрейлейн! Однако — к делу. Спросите–ка эту грязную свинью…
И фрейлейн Бергер спросила, старательно копируя языковые обороты и металлические интонации штурмбанфюрера:
— Ты, свинья! Этой ночью убиты офицер и двое солдат вермахта. Схвачены ли бандиты? Почему спит полиция?
Дауров только растерянно моргал, глядя на нее, сбитый с толку этим неожиданным превращением. А ведь была тихая да послушная…
— Молчишь, мерзавец? Может, и сам содействуешь бандитам?
— Гут! — оценил Функель. — Классический перевод!
— Ну чего ж ты онемел. Отвечай господам немецким офицерам! — наседала неумолимая Кристина.
— Зеп гут! — цвел Функель.
Лихан Дауров, запинаясь на каждом слове, пролепетал:
— Меры приняты… Бандиты схвачены… Потом сбежали…
— Сбежали?! Самому захотелось на виселицу, Дерьмо?
— Позвольте, я позову моего заместителя, — бормотал вконец обалделый бургомистр. — Тот в курсе… Детально…
Он вылетел из кабинета и уже через минуту возвратился с человеком среднего роста, средних лет, с ничем не приметным лицом и блеклыми глазами.
— Боже мой! — воскликнул штурмбанфюрер, — Это не магистрат, а какая–то удивительная кунсткамера унтерменшей!
— Вот он! — доложил бургомистр. — Михальский… Он знает!
— Фохусапши, господа! — Михальский приложил к груди правую руку и склонил голову.
— Что он несет? — изумился Функель.
— Это очень специфическое местное приветствие, — пояснила фрейлейн Бергер, — точного перевода не существует.
— А как же его все–таки понимать?
— Можно как «счастливого прибытия», можно как «добро пожаловать к нам». Зато хорошо известно, что словом «фохусапши» встречают лишь самых сердечных кунаков, друзей… Возможно, этим приветствием Михальский желал подчеркнуть, что он — наш преданнейший друг.
— Понятно, — сказал штурмбанфюрер. — Только не друг, а слуга! И только слуга. Не больше! Пусть лучше доложит, где бандиты, которые убили офицера и двух солдат.
Выслушав перевод, Михальский напрягся.
— Видите ли, господа, — спокойно ответил он, — это не было убийством в прямом смысле слова.
— То есть как? — вскинулся штурмбанфюрер.
— Это кровная месть, — обстоятельно объяснил Михальский. — Тут такой обычай, еще с дедов — прадедов. Особенно если дело касается женщины и чести рода… А двое солдат во главе с офицером подались к сестрам–красавицам Даухановым. Одну из них попытались изнасиловать тут же, на глазах у старика Дауханова. Тот стал защищать ее, и его проткнули штыком. Сестер обесчестили. Они наложили на себя руки — повесились… Их мужья — Тамирбулат и Димитр — отомстили по обычаю: за три жизни — три жизни. Воспользовались кинжалами. Видите ли, господа, эти кинжалы носят тут испокон веков…