Однажды вечером, вернувшись домой, она бросилась к матери, прижалась к ней и горько зарыдала. Та осторожно расспросила дочь и поняла, что ее мучит.
— Нет ничего ни дурного, ни зазорного в том, что ты помогаешь им. — Она погладила дочь по щеке. — Раз ты невеста их сына, твой дом наполовину там. Помолвка, Тина, — это половина венчания. И старики тебе — отец с матерью. Так их и зови. И чего до сих пор мучилась, ничего не говорила мне? А бабы пусть себе судачат, это они от зависти.
С этого дня на душе у Тинки стало спокойнее. И сил как будто прибавилось. Гашковы радовались, глядя на нее, и, думая о сыне, украдкой смахивали слезы.
Убрали кукурузу, обмолотили, высушили, ссыпали в мешки сморщенные мелкие зерна. Крестьяне ломали голову — как жить, урожай никудышный, земля ничего не родила в это лето. Приближалась суровая голодная зима. А вести с фронта становились все тревожнее, все запутаннее. Говорили о бунтах, о расстрелах. Письма от Русина приходили все реже.
Что стало с парнем? Мать терялась в страшных догадках и молила бога только об одном — чтобы сын остался жив. «Пусть хоть калекой вернется, господи, только бы живым остался!» — шептала она.
И вот разнеслась весть о том, что фронт прорван. Через неделю в селе появились первые солдаты. Они были наполовину отпускниками, наполовину дезертирами — оставив разбитые части, они не явились в гарнизон, ждали дальнейших событий. Солдаты не показывались на улице, но сначала родственники, а потом и все в селе прослышали об их возвращении. В надежде узнать что-нибудь о близких, к ним потекли матери и жены других фронтовиков. Но солдаты мало чем могли их утешить — на фронте все перепуталось, как размотавшийся клубок пряжи, каждый думал о спасении собственной шкуры.
От постоянного беспокойства и плохих предчувствий старый Гашков совсем сдал и не на шутку разболелся. Около него хлопотала только озабоченная Тинка. Гашковиха ходила по всему селу и расспрашивала каждого встречного и поперечного о своем сыне. Прослышав, что еще кто-то вернулся с фронта, она спешила к нему, слушала путаные объяснения и старалась прочесть в глазах фронтовика правду.
Выйдя из чужого дома, она бежала к себе, надеясь, что за это время вернулся и ее Русин.
— Да сядь ты, хватит бегать! — недовольно пробурчал однажды Гашков. — Будем ждать. Что уготовано господом, тому и быть.
Она попыталась сидеть дома, но вскоре материнское сердце не выдержало. И она стала наведываться в ближайшие села и даже в город.
— Был бы здоров, сходил бы в дальние деревни, — грустно говорила она и с мольбой смотрела на мужа.