Превозмогая стеснительность, Тинка все чаще заходила к своим будущим родителям, помогала им по дому. Гадала, удобно ли помочь им и на огороде. Мать сердилась на нее: «Нас тут пять женщин, ступай, помоги свату, твой дом теперь там». И Тинка шла, целыми днями работала без устали, но не работа изматывала ее. Ее убивало мучительное ожидание, беспокойство за Русина. Время шло, а тот все не приезжал в отпуск. Правда, все время писал, что должны отпустить, но вот уже и короткие петровские посты не за горами, а его все нет.
В мучительных надеждах и страхах прошло лето. Говорили, что на фронте идут ожесточенные бои. Но это было ясно и без разговоров: приходили похоронные, бесчисленные письма из госпиталей от раненых, возвращались инвалиды. Конца-края войне не было видно. Россия заключила мир с Тройственным союзом, но теперь на нее напали Германия и Австро-Венгрия… Тинка плохо разбиралась в этих запутанных мировых проблемах, зато старый Гашков внимательно следил за событиями, недовольно сопел и вполголоса сыпал проклятиями. Падение правительства Радославова немного взбудоражило людей, но и новое правительство демократов и радикалов продолжало старую политику. А как понимал Гашков, эта политика была политикой Фердинанда.
— Где сели, там и слезли, — сердито ворчал он. — Пропала Болгария! Теперь нам конец!
Газеты писали о депутатах Народного собрания, отправившихся на фронт, чтобы поддержать дух голодных и босых солдат. Были среди них и депутаты от партии Гашкова и Лоева. Это смутило и поразило старого сельского богача. Он не знал, как это истолковать, пускался в пространные размышления, которые ни к чему не приводили. Как ни верти, а все выходит, что их депутаты борются за победу швабов. А победа швабов, по его мнению, была равносильна гибели России и уничтожению славянства. Так было написано в одной брошюре, которую еще до войны дал ему Божков. Что скажет Божков теперь? Может, сходить к нему? Но потом Гашков решил не ходить. Тяжело было у него на душе, даже вера в Божкова пошатнулась. Газета, которую он столько лет получал и читал, писала о войне до победного конца. И невольно Гашкову вспоминались резкие слова Ильи Лоева, которые тогда так не понравились ему. Вспоминались и слова Русина — на каждого нашего солдата приходится десять-пятнадцать вражеских, на каждое наше орудие — десять, на один наш снаряд — сто, пятьсот… Нет, не выдержать нашим, думал он, почему же не заключают мира?..
Русин писал часто, и в его письмах было много тревожных намеков. Лоевы, уже не надеясь на его скорый приезд, помрачнели. Тинка похудела, осунулась, не смеялась больше, не шутила. Злые языки плели о ней всякие небылицы. Одни называли се батрачкой без гроша за душой, другие — невенчанной женой, третьи злорадно потирали руки, ожидая плохих вестей о Русине. До Тинки доходили эти сплетни. Она молчала и увядала на глазах. Разве она виновата в том, что все так нескладно получается? Собирались сыграть свадьбу, а только обручились. Ждали Русина после пасхи, но вот уже и лето проходит, а его все нет. Она ходила к Гашковым, помогала им и всегда задерживалась допоздна — не могла оставить стариков. Она не знала, как называть их — отцом и матерью рано, она не венчана, а дядей и тетей тоже не годится.