Родимая сторонка (Макшанихин) - страница 112
— Не за что вроде хвалить-то…
— Не богохульствуй, — сердито оборвал его дьякон. — За испытание, ниспосланное нам за тяжкие грехи наши…
И сняв шапку, запел трубно:
Яков тоже снял шапку и стал тоненько подтягивать ему. Так они стояли оба по колено в снегу и пели, пока заключенные, кто смеясь, кто ругаясь, а кто и крестясь, проходили мимо.
Надевая шапку, дьякон предложил:
— Потрудимся, Иаков, на Советскую власть. Сказано в святом писании: «Несть бо власти, аще не от бога».
— Куда денешься?! — печально вздохнул Яков. — Давай уж, отец дьякон, на пару с тобой. Силенка у тебя, видать, есть, да и я пока в могуте.
— Вот и хорошо, — обрадовался дьякон. — Бог труды любит!
Подобрав полы, он пошел вперед по утоптанной тропинке.
В лесу уже звенели кругом топоры и густо похрапывали пилы. Оранжевым пламенем ярко расцвел впереди костер.
Строгий красноармейский окрик встряхнул Якова:
— Чего стоишь, борода? Бери топор! Здесь никто за тебя работать не станет.
Яков взял топор и пошел за дьяконом, тоскливо думая: «Отсель не вдруг убежишь!».
Сзади, сбычив голову и неся пилу под мышкой, как портфель, неторопливо, след в след, ступал Шорин.
«Поглядим, ужо, хватит ли у тебя своего-то ума, чтобы отсель выскочить! — все больше наливался злой обидой на Шорина и ненавистью к нему Яков. — Еще, пожалуй, продаст, собака!»
Справа крякнула и протяжно застонала подрубленная ель. Вздрагивая острой вершиной, она сперва нехотя, потом все быстрее и быстрее начала падать на них.
Из леса зычно покатилось:
— Береги-и-ись!
Яков кинулся вперед, испуганно и мстительно думая о Шорине: «Пришибет, ведь, подлеца, пожалуй!»
И не мог заставить себя крикнуть ему, не оглянулся даже.
Но Шорин, тяжело топавший сзади Якова, в два прыжка обогнал вдруг его.
И тут же ель с шумом рухнула, грозно дохнув им в спины снежной пылью…
СОЛИТЕР
Весь день веял Тимофей рожь на току и до того руки отмахал, что за ужином ложки ко рту поднести не мог: пляшет в руке и все щи из нее — на скатерть.
Отпихнул с досадой блюдо со щами, налил молока в кружку. Хоть и колотилась она о зубы краями, а выпил кое-как.
Не успел из-за стола вылезть, постучали с улицы в окно. Кто стучит, разглядеть не мог в сумерках. Видно только, что прилип человек носом и черными усами к стеклу, глаза ладонями с боков загородил, шумит, требует:
— Одевайся. Тимофей Ильич, да выходи поскорее!
И по голосу не признал никак. Заторопился испуганно: «Уж не случилось ли какой беды?»
Пиджак на плечи накинул, выскочил на крыльцо. Глянул, а это вон кто: Трубников, председатель. Стоит посреди двора, ноги журавлиные расставил, руки закинул за спину, кепка на лоб нахлобучена, задумался о чем-то.