Уже темнело, но старику хорошо, видно, знакомы были здешние места, потому что он уверенно свернул с дороги на маленькую тропочку и быстро пошел вперед, не оглядываясь по сторонам.
К ночи старик задворками вошел в Курьевку. Деревня спала уже. Лаяли только в том конце собаки, да тихо поскрипывала где-то далеко в поле гармошка.
Старик прокрался между амбарами к бывшему дому Бесовых и, кряхтя, перелез через изгородь во двор. Там было тихо, шуршали лишь сухие листья, падавшие с берез и лип. Постояв у изгороди, старик глубоко вздохнул и осторожно шагнул к черневшему в глубине сада дому.
Яркий свет в окнах остановил было его, но затем старик быстро метнулся к стене и жадно прилип к стеклу, заглядывая внутрь. Там сидело много народу. Пузатая керосиновая лампа с расписным абажуром высоко висела под потолком, освещая широкий стол с разложенными на нем газетами и книжками.
В сенях скрипнула дверь, кто-то выходил на крылечко. Прижимаясь к стене, старик неслышно пошел прочь от дома, свернул со стежки к гуменнику и исчез в черном зеве раскрытой двери…
Небо стало уже белеть и закричали петухи, когда он вышел оттуда. Постоял, шепча что-то, перекрестился, встав на колени, и ткнулся лбом в сухую землю. А потом, озираясь по сторонам, опять пошел к дому Бесовых, ужом прополз в подворотню и ощупью через двор прокрался в сени.
Тяжело дыша, нетерпеливо открыл дверь в избу.
Не узнал бы сейчас Тимофей Зорин по обличью своего бывшего хозяина, кабы увидел его: пожалуй, только тонкий длинный нос да оттопыренные круглые уши и напоминали в этом старике Якова Бесова. Лицо же его еще больше заострилось, вместо узкой длинной бороды торчал острый клинышек, а круглые брови посерели и разлохматились.
Ступив на порог, Яков Матвеич разом обшарил глазами стены, но когда взгляд его дошел до опустевшего угла, где стояла когда-то печь, вздрогнул и схватился рукой за косяк.
— Осподи! — заскулил он тихо, с укором и жалобой. — За что ты меня наказуешь?
И замолчал, словно ждал ответа. Но в доме было пусто и тихо. В широкие окна уже глядело синее утро, и с улицы от гумен доносилось фырканье лошадей, потом зазвучали где-то людские смех и говор; рядом в переулке бабы забренчали ведрами, недужно застонал колодезный журавель.
Яков Бесов ничего этого не слышал. Он смотрел, не мигая, в угол избы и часто сморкался. Мелкие слезинки одна за другой скатывались по его щекам на серые усы, с усов — на острую бородку.
— Что же теперь-то? — опять спросил он кого-то, уже строго и требовательно. — Жить-то как? Для чего?
Долго стоял на одном месте, точно одеревенел весь. Не торопясь сходил в сени и принес оттуда конец старых вожжей с заржавленным барашком. Деловито приладил их к крюку, на котором висела когда-то детская зыбка; схватившись руками за конец вожжей, повисел на них — попробовал, выдержат ли. Потом сунул голову в петлю.