— Алешенька, вставай завтракать! Второй раз кличу…
Только нынче она уже не называла меня «обломом» и не грозила, как бывало, вицей.
Я вскочил и проворно сбежал вниз умываться. Большеухий дедовский рукомойник висел в сенях на том же гвозде и на той же конопляной веревке. Еще в детстве отбил я у него нечаянно краешек железным ковшиком и теперь, вспоминая, как мать отшлепала меня за это, с невольной опаской стал наливать в памятный рукомойник тем же ковшиком воду из кадки.
До чего ж хорошо поутру ополоснуть горячее лицо студеной водой и крепко утереться жестким домотканым полотенцем!
Прыгая через ступеньку, я вернулся в светелку, мигом оделся и вытащил со дна чемодана этюдник, складной мольберт и холст. Решил идти сразу после завтрака в лес, писать. Уже укладывая снова в чемодан книги, задержал в руках толстую клеенчатую тетрадь, в которой начал вести эти записки.
Что с ними делать?
Открыл первую страницу и тут же, сидя на корточках около чемодана, перечитал, заново переживая все, чем так волновался, горел и мучился в последнее время. Вспорхнуло испуганно и отлетело разом ощущение юности и праздничности.
Вздохнув, я грустно удивился вслух:
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
И уже совсем невесело усмехнулся над собой:
«Притомился мой розовый конь, спотыкаться стал. Чует, что хозяин поводья опустил и не знает сам, куда едет».
За окном неслись в синеве друг за дружкой растрепанные ветром облака, рваные, лохматые, как мои чувства…
На лесенке опять заскрипели ступеньки.
— Алешенька, да будешь ли вставать-то! Третий раз уж тебя кличу…
Я сбежал вслед за матерью вниз, в избу. За столом никого не было. На самовар уже смело садились мухи, но над яичницей, слава богу, они только еще кружились, не решаясь приземляться.
— Ушел в поле отец-то, — говорила мать, гремя посудой, — посевы глядеть. Он у нас инспектор по качеству! А за Михаилом чуть свет Андрей Иванович приходил. Плотину на ручье плануют делать.
И, гордясь сыном, похвастала:
— Хвалит Андрей Иванович Михаила-то! Всяку машину, говорит, чинить может. Знамо дело, инженер!
Мать какой была, такой и осталась: сухонькой, верткой, неугомонной. Только морщин около глаз прибавилось, она все глядела на меня испытующе, стараясь понять, Что со мной сталось. Не раз ловил я на себе ее участливый, скорбящий взгляд. Все матери таковы: непутевых детей они любят и жалеют больше.
— А Василий где?
— По хозяйству занялся! — с такой же гордостью, как и о Михаиле, начала рассказывать она о старшем сыне. — Как приехал, с первого же дня всю постройку оглядел, да отцу-то и говорит: «Дом у тебя, батько, совсем скособочился, надо его поднять, да камни под углы подложить. Нижние-то венцы вон гнить уж начали!» Третьего дни лошадь попросил у Андрея Ивановича да из выгона и привез камней-то. А сегодня опять с утра около дома хлопочет…