Я взглянул в окно. Василий, заправив под угол дома два бревна и положив на концы их старую дверь от хлева, с упоением кидал на нее лопатой землю. Полное розовое лицо его блестело от пота, а светлый чуб потемнел и прилип ко лбу. Ничего не замечая кругом, Василий счастливо улыбался и, когда отдыхал, опершись на лопату, о чем-то беседовал сам с собой. Натосковался, видно, по дому да по крестьянскому труду.
В городе он мало изменился с виду. Сними с него городскую одежду — от колхозника не отличишь. Но стал общительнее, разговорчивее, газеты читает и любит о политике потолковать. Это, пожалуй, самая заметная перемена в нем. На заводе он в ряду лучших стахановцев, а вот скупость мужицкая осталась у него. Вчера Михаил дал отцу триста рублей, за что Василий долго ругал брата.
— Куда ему столько? — возмущался он. — Теперь вот и мне три сотни отвалить надо. Хватило бы и двух.
— Крохобор! — язвил Михаил. — Свои деньги считать любишь, а чужие нет. Посчитал бы, сколько отец на нас тратит. По городским-то ценам обед отцовский стоит не меньше сотни. Вот и разложи на всех. Живем тут, как в санатории.
Василий надулся, поскреб в затылке, не сказал больше ничего.
Вот уж кто действительно изменился, так это Михаил! Он и раньше любил пофорсить, а теперь прямо щеголем стал: костюм на нем с иголочки, рубашки шелковые, туфли лаковые, галстуки один другого цветастее. Для форсу и очки носит в роговой оправе с простыми стеклами. И говорит по-ученому, иной раз такие слова ввертывает, что и сам их толком не понимает. Опять же для того, чтобы пыль в глаза пустить.
Но что хорошо в нем и чему я завидую — он всюду дома и всегда на людях, во все вмешивается самоуверенно и всем хочет помочь. Недели не прошло, как приехал, а уж и лекцию колхозникам прочел о международном положении, на которую собралось народу с пяти деревень; и двигатель нефтяной отремонтировал на току, и драмкружок успел сколотить, пьесу хочет поставить. Подумаешь, режиссер какой! Надул, между прочим, в уши учителке, что она от рождения актриса.
В окне появилась мокрая голова Василия.
— Сними, Алешка, самовар со стола! Сейчас дом поднимать буду…
Не успел я поставить самовар на пол и сесть снова за яичницу, как за окном качнулись и начали оседать избы, березы, скворечницы…
Мать, охнув, схватилась за дверной косяк. А Василий на улице уже возился с камнями. Подложил их, кряхтя, под углы и стал сбрасывать землю с настила. Дом скрипнул и тихо опустился на новый фундамент.
— Экой мужик хозяйственный! — радовалась мать, глядя на Василия в окно.