Слушая шорох мертвой листвы под колесами, Василий тревожно думал, что вот старая жизнь у него кончилась, а новой еще нет, и неизвестно, какова она будет. Доведется ли еще когда-нибудь увидеть родные места? Или уже глядит он на них в последний раз?
Отвернувшись в сторону и украдкой вытерев глаза, сердито сказал брату:
— Погоняй, не с горшками едешь!
На вырубке остановились. Таисья как увидела вишневордеющие кругом кусты брусники, так и кинулась сразу к ним с корзинкой, на время забыв про все на свете. А братья выбрали место для штабеля, нарубили прокладок и, торопясь управиться к обеду, вытащили живо на передках десятка два бревен из леса к дороге. Оба успели только раззадориться в работе. Василий повеселел даже, и впервые за последние дни под светлыми усами его заиграла улыбка.
Бревна в штабель сложили шутя. Потом, радуясь свободе и томясь неистраченной силой, принялись озоровать, как в детстве бывало. Василий, косясь на брата притворно злыми глазами, напомнил ему:
— Жалко, удержала тогда меня мать в праздник, а то показал бы я тебе…
— Мне? — вызывающе хохотнул Мишка. — Да я бы тебя одной рукой к земле пригнул.
— Меня?
— Тебя.
— Ты?
— Я.
Минута — и оба, схватившись, начали, словно мальчишки, кататься по земле, кряхтя, вскрикивая и гогоча во все горло. Когда испуганная Таисья, бросив корзинку, подбежала к ним, Василий уже сидел на Мишке верхом и злорадно спрашивал:
— Живота али смерти?
Тот силился сбросить брата с себя, не желая сдаваться.
— Обманом-то и я бы тебя поборол!
— Я не обманом.
— А подножку зачем подставил?
— Ну, ладно, давай снова!
— Да будет вам, — улыбнулась Таисья. — Рады, что на волю вырвались. Небось при отце не посмели бы!
Домой возвращались повеселевшие. Всю дорогу братья не переставали озорничать и подшучивать друг над другом. Когда проезжали топкой низинкой, Василий закричал Мишке:
— Не видишь разве, тяжело коню-то! Дай вожжи-то мне, а сам слезь. Ты помоложе меня.
Не сообразив сразу, что Василий шутит, Мишка растерянно отдал ему вожжи и, тяжело вздохнув, собрался уже прыгать в черное месиво грязи. Но Василий, не умея хитрить, выдал себя смеющимися глазами. В отместку Мишка неожиданно и ловко уселся брату на плечи. Тому нельзя было ни сбросить его с себя, ни даже пошевелиться, иначе оба упали бы с телеги в грязь. Он только криво улыбался и молчал.
А Мишка, устраиваясь поудобнее, сердито выговаривал ему:
— Раз видишь, что коню тяжело, сразу надо было сказать. Я бы давно на тебя пересел…
И, похохатывая над братом, ехал на нем с полверсты, пока не кончилась грязь.