Пройдя к столу, Трубников очень уж долго приглаживал рукой смолисто-черный чуб на правую сторону, тяжело хмуря брови.
Краснолицый мужичок с курчавой бородкой, не мигая, уставился ему в лицо, Синицын беспокойно заскрипел сзади стулом, а сидевшие на полу люди торопливо подобрали ноги, устраиваясь поудобнее.
Вскинув голову и обведя всех спокойными рыжими глазами, Трубников сказал тихо и твердо:
— Я не согласен, товарищи.
3
Из правления давно уже ушли все, кроме мужика с курчавой бородкой, а Синицын как сидел за столом, уронив на правую руку серую от проседи голову, так и не ворохнулся ни разу.
— Вот что, товарищ Трубников, — после долгого раздумья заговорил он глухо и спокойно, — хоть вы и на подмогу нам присланы, а в делах наших, как вижу, разбираетесь плохо и партийную линию понимаете неправильно.
Запавшие от усталости и тревог темные глаза его остро сверкнули вдруг, а усы торчком встали на худом, измученном лице.
— Закрой дверь на крюк, Савел Иванович! — понизив голос, приказал он. — Огня зажигать не надо, посумерничаем. Да от окошек-го подальше сядьте, за простенки.
Смахнул со стола шапку, лежавшую перед ним, и, подперев щетинистый подбородок обеими руками, подозрительно и строго спросил Трубникова в упор:
— Вы до сего где работали?
— На фабрике, на кондитерской. А что?
— Рабочим?
— Лет пятнадцать рабочим, а последние два года мастером.
— По сладкому делу, значит? — усмехнулся Синицын.
— По сладкому, выходит.
— Та-ак? — сердито обрадовался Синицын, доставая кисет и швыряя его на стол. — А я, брат, по горькому тут. Всю жизнь. Сладкого-то немного перепадало мне. И вот я теперь спрашиваю вас, товарищ уполномоченный: откуда можете вы знать деревенскую жизнь нашу и как вы об этой жизни правильно судить можете, ежели вы ее в глаза не видывали? Я же с пеленок тут, возрос на этой земле, каждого здесь насквозь вижу и каждого чую, чем он дышит. А вы меня учить взялись, наставляете, как середняка от кулака отличать и как с ним обращаться…
Горько улыбнувшись, Синицын покачал головой.
— Выходит даже, по-вашему, что я левый загибщик и, дескать, кулаки мне за мою линию только спасибо скажут…
— Верно.
Синицын медленно привстал и, перегнувшись через весь стол, уставился гневными немигающими глазами на Трубникова.
— Да я… Кому ты это говоришь? Да знаешь ли ты, уполномоченный, что я тут каждый день под топором хожу? Вот как любят они меня, кулаки-то! А я их, только дай команду, хоть сейчас в распыл пущу самолично. За нашу родную Советскую власть я жизни не жалел и не пожалею. Веришь ты али нет?