— Знаю и верю, — тихо ответил Трубников, не опуская глаз перед негнущимся взглядом Синицына.
Тот медленно опустился на стул и, повернувшись к Трубникову боком, зло прищурил глаз.
— Середняка, значит, жалеешь? Так, так. Походил бы ты вокруг середняка-то, другое бы запел. Все они как есть собственники с кулацким наклоном. Уж я-то их знаю, спытал, какие они есть! Кто нам не дал Бесовых раскулачить? Они. Сколь ни бились мы ня собрании с ними, а переломить не могли. Говорим, говорим, уж, кажется, убедили, а как начнем за раскулачивание голосовать, — не поднимают рук, да и шабаш. Вот те и середняки!
Синицын сжал костлявый кулак и грозно покачал им.
— Пока их вот здесь держишь, они за Советскую власть, а как выпустил — контра! Верно говорю, Боев?
— Сущую правду! — эхом отозвался из угла мужик с курчавой бородкой и вскочил вдруг, быстро поглядывая то на Синицына, то на Трубникова. — Ведь что делают! Тронуть кулака не дают. И все потому, что сами кулацким духом заражены. Позавчера я, как член сельсовета, пошел к Бесовым на мельницу. С обыском. Слух был, что хоронят они на мельнице хлеб свой от государства. Взял я понятых с собой — братьев Гущиных, оба они середняки считаются, да Григория Зорина, ну, этот как есть бедняк. Пришли мы на мельницу — верно: девять мешков пшеницы оказалось лишних. Ясно, что хозяйские это, припрятаны. Однако спрашиваю: «Чьи?» И Назар Гущин говорит вдруг: «Вот эти пять мешков, братцы мои, я их третьеводни Кузьме Матвеичу молоть привез. Истинный бог, не сойти мне с места!»
И Костя, братан его, тоже признал четыре мешка своими, даже метки вроде как свои нашел на них. А Григорий Зорин, видя такое дело, заробел и тоже не стал акта подписывать. Ну что станешь делать? Чужую пшеницу не возьмешь! Так и ушел я ни с чем. А Кузька, тот, стервец, только посмеивается: «Ежели бы, — говорит, — мешки эти не гущинские, а твои, Савел Иванович, были, так мы бы, — говорит, — с большим удовольствием их государству отдали. Нам не жалко…»
— Сколько же у вас в деревне середняков? — сухо перебил его Трубников.
— Да ведь как вам сказать, — опешил Боев, садясь на место и уставясь в пол. — Хозяев тридцать, если не больше…
— А бедняков?
— Тех немного, девять всего.
— Ну, а кулаков?
За него сумрачно ответил Синицын:
— Считаем — двое: Бесовы Яшка с Кузьмой. Мельники эти самые.
— Мда-а! — протянул Трубников, круто завинчивая правый ус, так что верхняя губа приподнялась, обнажив частые белые зубы. — Значит, вас, коммунистов, двое тут в деревне и кулаков тоже двое. За вас вся Советская власть стоит, а кулаки хоть и власти не имеют, хоть и лишены прав, но лупят вас и в хвост, и в гриву: план хлебозаготовок срывают — это раз, колхоз разваливают — это два, а попробовали вы ликвидировать их — они вас по зубам! — это три. Как же так получается, товарищи дорогие, а?