Старики переполошились, заохали над внучонком и, раздев его, посадили на печку. Когда он отогрелся, бабка налила ему блюдо горячих щей.
Елизар молча сидел рядом, гладя дрожащей рукой встрепанную голову сына. Тот ел чинно, как в гостях, кладя часто ложку на стол и не торопясь. Осмелев немного, заговорил:
— А у того дедушки шобака есть. Жлющая-прежлющая! Раз как цапнет меня жа ногу, так валенок и прокусила. Дедушка осердился да кнутом ее. А мне говорит: «Ты ей каждый день хлеба давай, она к тебе и привыкнет». Уж я давал ей, давал хлеба, а она все жубы на меня шкалит. Потом перештала. А теперь я когда хошь к ней подхожу…
— Мы с тобой свою заведем! — пообещал сыну Елизар. — У Егорки Кузина сука ощенилась, так я ужо за щенком схожу к нему. Какого лучше взять-то — черного али белого?
— Черный-то красивше. Ты мне домой его дашь?
Елизар, не ответив, отвернулся.
— Ну как живешь там?
— Хорошо. Мне дедушка надысь пальто новое привез да валенки, а еще, говорит, балалайку настоящую к лету куплю…
Ревниво оглядывая сына, одетого во все новое и чужое, Елизар спросил тихонько:
— А мамка твоя как живет?
Мальчик шмыгнул носом, подумал о чем-то, опустив глаза, и неохотно пожаловался:
— Ругаются они…
— Кто ругается?
— Да мамка с бабушкой и дедушкой. Каждый день только и жнают, что ругаются…
— Чего им не хватает?
— Не жнаю, — грустно ответил мальчик.
Елизар со вздохом встал с лавки, обнял сына рукой.
— Идти мне надо, Васютка. А ты меня дождись тут, я вернусь скоро. Ладно.
Мальчик вдруг крепко прижался горячим телом к его ноге, так что Елизар почувствовал его тонкие ребрышки и частое биение маленького сердчишка.
— К мамке хочу! — заплакал он, прижимаясь к отцу еще крепче. — А то жаругает она меня. Где моя шапка?
— Не заругает. Скажешь, что я не отпустил, — ласково принялся уговаривать его Елизар. — Сиди тут, играй. А то вон попроси дедку лыжи сделать. Возьмите во дворе две доски, а у бабки обечайку от старого решета попросите — и будете мастерить.
Дождался, когда дед с внуком занялись лыжами, и тихонько вышел из избы. Брел задворками, как потерянный, все еще видя встрепанную голову сына на тонкой шее, слыша его шепелявый разговор и ощущая тепло родного тела. Уже у самых амбаров он поднял голову и тут же забыл обо всем, опаленный гневом. Подсевальщицы с решетками, сбившись в кружок, судачили о чем-то, забросив работу. Сортировка тоже стояла без дела. На половики, где лежало чистое зерно, ногами наношено было много грязного снегу.
Елизар уже хотел пугнуть баб ядреным матом, но удержался и неслышно подошел ближе.