Секунду-другую он и белка смотрели друг на друга с осторожностью зверьков, готовых к защите или бегству. Они как бы выжидали, кто сделает первое движение и каким оно будет — миролюбивым или угрожающим.
Первым шагнул к сосне Виктор, и любопытная мордочка спряталась; за стволом послышалось недовольное бормотливое фырканье и работа когтистых лапок. Во второй раз она выглянула уже с другой стороны дерева и чуть повыше и поскакала себе еще выше, цепляясь за кору сосны и пружинисто вытянув пышный хвост. «Не убегай!» — хотелось Виктору попросить ее. Но белка со ствола перешла уже на толстый сук, еще раз поглядела с высоты на людей, пропрыгала по суку к гибким веточкам — и перелетела на другое дерево. Потом на третье и четвертое. Пошла себе гулять по лесным верхам.
В другом месте отец показал Виктору лесного голубя. Совсем непохожий на городских голубей, витютень (отец называл его еще и так) сидел на сухом дереве, на самой вершине его, и чутко, тревожно поворачивал свою головку с каким-то королевским украшением на ней то в одну, то в другую сторону. Недоверчивый и всевидящий, он моментально снялся с дерева и улетел, как только заметил людей.
«Они осторожные», — сказал отец.
«Его никак нельзя поймать?» — спросил Виктор.
«А зачем?» — удивился отец.
«Ну, чтоб дома жил».
«Дом у него здесь…»
Как теперь Виктору представляется, это был спокойный и мирный августовский лес, конец птичьего лета. Звонкоголосый пернатый народ к тому времени уже завершил очередной цикл привычных забот по продлению рода. Отзвучали буйные весенние радости, свадебные песни-перепевки, отошли в прошлое гнездостроительные хлопоты, было высижено и вскормлено из клюва в клюв новое потомство — главная цель птичьего существования. Старики и молодежь промышляли в лесу уже на равных, и всего им здесь хватало — и семян и ягод, и мошек и червячков. Потому и тихо было вокруг: сытый народ не криклив. А если где-то и слышались негромкие переговоры, то они не столько нарушали, сколько оттеняли тишину и пространственно раздвигали ее. То тут что-то скажется, то там, вдали, отзовется. И снова между тем и этим большая, привольная тишина…
В деревню Виктор вернулся чуть живой от усталости и тихо счастливый от новых впечатлений, внутренне возмужавший. Он попил молока с черствым ленинградским хлебом, который был получен в городе по карточкам и привезен с собой, и заснул после этого, все равно как провалился. А проснувшись, первым делом спросил об отце.
«Скоро увидишь», — отвечала мать.
И отец действительно вскоре появился — «весь пьяный» (так будто бы сказал тогда Виктор).