Во время немецкой оккупации фашистов здесь было больше, чем любого зверя… Прогнали непрошеных, и четырехногие зажили вольготно, не боясь беды; с войной отгремели последние выстрелы и для них…
Уже возвращаясь к автобусу, Ярема в последний раз оглянулся: беловолосая девушка в белом кожушке хлопотала у вольеры, давала сено лосям. Кровь бросилась в лицо: так она напомнила Оксану! И Оксану, и новую знакомую одновременно. Даже ступил незнакомке навстречу, но опомнился, вытащил сигареты… До боли захотелось вернуть ушедшее время, чтобы хоть на миг оказаться вместе с любимой. Только на один-единственный миг — он заново испил бы всю горькую чашу беды, выпавшую на его долю, — только бы взгляд, только слово. И тут же вскинулась мысль: за девичий взгляд ты снова бросил бы мир в бесповоротно ушедший водоворот войны? Он вздрогнул, словно и вправду мог неосторожно нарушить что-то в мировом равновесии…
Его звали к автобусу.
Он уже не видел ничего вокруг, когда услышал название села, в которое ехали. В село, от которого осталось только название…
Лес просыпался от долгого зимнего сна, и земля была мягкой, шаги приглушала первая зелень. На прощание посидели на поваленной березе, время летело быстро, не успеешь слово вымолвить, а его уже и отнесло на другой конец планеты. Между первым и последним поцелуем, казалось бы, солнечный луч не прошмыгнул, а ей уже надо идти.
Простучал дятел автоматную очередь, с кроны упала сухая ветка.
«Буду ждать тебя», — привелось и ему вымолвить слова, которые всегда говорила Оксана.
Она отвернулась: «Иди уж».
И он ушел. И даже не оглянулся: «Чтобы смерть на нас не оглядывалась»…
Терпения для ожидания Яреме пришлось набираться немало. В условленное время девушка не вернулась в отряд. Не пришла ни через неделю, ни через две. Осталась в страшном недостижимом никогда.
Разузнали потом — горело село, подожженное карателями, погибали в огне люди. И какую-то партизанскую разведчицу, над которой вдоволь поиздевались фашисты, казнили.
Побывал он на том пепелище. Черная гарь, стояки печных труб навеки запеклись в его глазах. Напрасно там было искать чей-то след…
«…Погиб каждый четвертый», — нет, это экскурсовод не о жителях села. Никто из тех, кто был в тот кровавый день дома, не спасся… Бетонные макеты уцелевших дымовых труб, имитация срубов бывших криниц, имена жертв и ежеминутный могильный звон. Тот звон выводит Ярему из оцепенения. Он смотрит на печальный мемориал и видит свежее пепелище: оно страшнее бетонных дымарей. Читает высеченные в бетоне имена погибших. Ждет и боится, что прочитает родное. Глаза видят: «Неизвестная партизанка». Руки кладут к памятнику зеленую еловую ветку.