– Это ты брось, Максим! На людях, там ништо… А так – и домой ко мне, ты и жонка, милости прошу! Двери всегда открыты. А весной, по воде, в немцы пошлю с товаром. Тамо, гляди, станешь богаче прежнего.
– Ну, коли так… Прости, Олекса. Вот я тогда на тебе хотел отыграться, ан как повернулось!
– Все в руце божьей, Максим. Сегодня ты, завтра я. Сам знаешь, какое оно, счастье наше купеческое. Ну, прощай до завтрева. А лавку принимать я Нездила пошлю, тебе способнее так будет.
– И за то спасибо, Олекса.
– Не за что, брат.
Ушел Максим. Постоял Олекса на крыльце, вздохнул: «Вот оно как!
Однако ж сам виноват. Чего тогда, ишь… татьбу предлагал! На Якова клепал… Да-а… Максим Гюрятич так-то вот!»
Зашел в горницу. Домаша, не оборачиваясь, спросила:
– Купил Максима Гюрятича? Не дорого он вам станет?
– Ничего, уследим.
– И Тарашку его тоже берешь, поди?
– Тараха нет, тот-то мне совсем не нужен. Теперь Тараху одна дорога, в яму, а то в нетях объявитце, ну, тогда еще попрыгает малость…
– Ну, и то добро! Слыхала я, как ты его всякий час звал заходить…
– Не боись. Всякий час не станет. Хоть и я на себя прикину – стыдно мужику. Какой купец был!
Потянулся Олекса, хрустнул плечами.
– Живем, Домаша! По весне расторгуемся, гляди. Лучше прежнего у нас с братом пойдет.
– А за Дмитра кто у тебя теперя?
– За Дмитра… Тут дело не метно. Козьма у них… Я к нему уж и так и эдак, жмется! У тех и других берет. Я еще промашку маленьку сделал: сразу-то не сбавил ему. Ну, однако, корельское железо у меня все возьмет!
А Максимову лавку на себя переведу, меховой торг откроем, там, глядишь, еще и прибыльнее станет! Собери, что ли, нам с братом на стол, закусим малость. Да и по чарке медку не худо… Припозднились севодни с делами-то!
Города, как люди, старея, уходят под землю. Прах разрушенных построек – «культурный слой» – покрывает древнюю почву, и город незримо растет, возвышаясь с каждым столетием над своим прошлым, засыпая подошвы старинных зданий, и те словно бы тонут в напластованьях веков.
Деревянные мостовые Новгорода на пять-семь метров ушли в землю. В раскопках археологов они выглядят как высокие, в три человеческих роста, штабеля почерневших от старости бревен. Мостовые перестилали (настилали новые сверху старых) каждые двадцать лет. По этим мостовым да по нижним венцам сгоревших некогда и вновь выстроенных хором археологи определяют время, датируют потерянные пять-шесть столетий назад вещи: гребни, кресала, продолговатые кусочки бересты с процарапанными на них буквами древних писем, обрывки кожаной обуви, сточенные топоры, иногда продолговатые серебряные слитки – гривны, деньги древнего Новгорода.