Квасницкий, задумавшись, не заметил, как в спальню вошла жена, не заметил, что последние слова он подумал вслух. Жена поглядела на него, одетого, и строгим голосом спросила:
— Почему не ложишься, тебе же вставать в шесть?
— Я говорю тебе, — сказал сам не зная зачем Квасницкий, — нет времени, нет. Но ты не обижайся на меня.
— Да я-то что, — ответила она потише. — Жена все стерпит.
И стала раздеваться. Она уже отплакалась на кухне, передумала все и нашла, что у нее не такой уж плохой муж. Кроме того, ей было жаль его, да и не только его. И вскоре она уже спала. А Квасницкий все никак не мог забыться, думал о том, что жизнь, по сути дела, прошла, прошла хотя бы потому, что не может в ней быть теперь ничего подобного. И оттого, что не может этого забыть, ему вдруг стало одиноко и тяжело, казалось, встал бы вот там у окна и провыл в белую ночь. Тяжело стало и обидно, и как жить дальше, он и не знал. И увиделось, как пусто в жизни: и люди вокруг пусты, и вещи все не те. Он оглядел спальню, тускло мерцающий шкаф, ковер и репродукцию в золоченой рамке. Он вспомнил, сколько пришлось походить, чтобы была эта квартира, мебель… Репродукции не было видно, но Квасницкий помнил, что на ней были изображены раскисшая от дождя дорога и одинокое дерево. Он ее и купил из-за этого дерева. «А зачем? — спросил теперь сам себя. — Все равно ведь пусто…» И подумалось, что если бы не та встреча в Казани, то ничего особенного и не нашлось бы в его жизни. Мучительно стало от мысли, что если бы произошло еще раз вот так же, чтобы он готов был стать на колени, не пропустил бы свою судьбу. Квасницкий понимал, что ничего похожего уже не произойдет, и все же думал об этом. Вскоре он уснул.
* * *
Вспоминая этот случай, Квасницкий никогда не рассказывал даже себе, что осенью он встретил Александру на улице Баумана, рванулся к ней, но одернул себя и, перейдя на другую сторону дороги, пошел дальше.