Фон Визин, глубоко почитающий княгиню, отвел серые с льдинкой глаза, но все же возразил:
— Так-то оно так… Все-то он хочет успеть… И виноградники в Крыму разводит, вина на своих фабриках производит, шелковые мануфактуры устроил, чулочную фабрику построил, разводит овец, лошадей, и воюет на два фронта… Мыслимо ли одному человеку все охватить?
Дашкова не хотела сдавать свои позиции:
— У него много хороших помощников. Один Фалеев чего стоит, не говоря уже о самой императрице. А чулки с его фабрики настолько тонки, что помещаются в ореховую скорлупу. Императрица ими весьма довольна. Сказывала, что князь обещает в ее следующий приезд, покрыть ее путь шелками с его фабрики.
— Да, — наморщил лоб Александр Воронцов, — обещать мы все горазды.
— Да что говорить! Воскликнул Фон Визин, — устроил себе империю в империи. Еще неизвестно что из того выйдет, — сказал он, предостерегающе подняв указательный палец.
Дашкова, усмехнувшись, отозвалась:
— Да, что уж говорить, когда любую птицу видно по полету.
— У нас в Москве, — заговорил неразговорчивый Николай Новиков, — тоже появилась эдакая новая птица — князь Прозоровский.
— О, да! Слыхали! — воскликнул Фон Визин. — Новый московский Главнокомандующий. И как он?
Воронцов саркастически перевел глаза на Фон Визина:
— Кто ж не знает душку Прозоровского? — испросил он с презрением. — Во-первых — выдвинулся угодничеством. Во-вторых — невежественный, подозрительный и, вследствие оного — жестокий градоначальник.
— Сей господин токмо и занят тем, чтоб изводить меня, — с усмешкой поведал Новиков.
— А что такое? — с состраданием в голосе полюбопытствовала княгиня.
Новиков, высоко подняв брови, выпятив губу, сухо сообщил:
— Сей градоначальник, с завидным постоянством токмо и делает, что шлет на меня доносы на имя императрицы.
— Не приведи Господь иметь дело с подобными праведниками! — заметила княгиня, отчего — то опасливо оглянувшись. — И что же он вам вменяет?
Воронцов небрежно бросил:
— Как пить дать, князь Прозоровский пеняет на его масонство, безбожие и издание плохой литературы.
Новиков вяло кивнув, молвил:
— Хотя сам архиепископ Платон, зная меня, говорил, что был бы счастлив, коли все были таковыми христианами, как я.
Глаза Фон Визина, досель лениво обращенные токмо на хозяина дома, вдруг забегали:
— Господа, что же это такое? Как будто объявлена охота на сочинителей! Меня, полагаю, как и вас, пуще прочего беспокоит несчастье с Александром Николаевичем Радищевым. Сказывают, после его ареста, отец вовсе отказался от своего сына.
— Что вы говорите! — откликнулась княгиня Екатерина. — Я слыхала, приговор к нему самый неутешительный, но, Слава Богу, не смертная казнь.