Любка сидела с таким же отстраненным лицом, слегка улыбалась, и Виолетта вздохнула. Слышит ли ее сестренка?
Если слышит, понимает ли ее? Радуется этому — или ей все равно?
Как узнаешь?
Потом эйфория, в состоянии которой пребывала Виолетта почти два часа, прошла. Она успокоилась и даже приготовила ужин, а потом смотрела телевизор, не вникая в содержание фильма, погруженная в собственные мысли, которые из возвышенных и восторженных стали испуганными и осторожными — а вдруг ничего у этого Фраймана не получится? Или Виолетта ему не понравится? Возьмет — и просто не понравится?
Она даже похолодела внутри от этих мыслей. Как от перепада давления, от перепада настроения заболела голова и зашумело в ушах. Кровь прилила к щекам.
На всякий случай Виолетта подошла к зеркалу и стала внимательно вглядываться в свое отражение. Почему-то вспомнился какой-то фильм и фраза оттуда — «по зеркалу с утра показывали фильм ужасов», и Виолетте тоже показывали, только вечером. Ее белые волосы казались седыми, а лицо бесформенным и расплывчатым. Эх, ей бы каштановые Аськины кудри! Может быть, покраситься?
— Ни фига, — резюмировала Виолетта. — С каштановыми я стану совсем ужасной. Ну и ладно. Не понравлюсь, так не понравлюсь. Пойму его по крайней мере. Нельзя же требовать от других, чтобы им нравилось то, что мне самой не совсем по вкусу?
Самоирония на сей раз не спасла. Виолетта почти физически ощутила, как настроение упало. И шмякнулось на самый пол, разбившись вдребезги… Как стеклянный шарик.
Она вспомнила почему-то, как они гадали в далеком детстве. В зеркале, как ей тогда казалось, был кто-то не видимый, страшный, и если это было будущее, тогда…
Виолетта поежилась, словно от холода, ей и сейчас страшно в него, в это зеркало с притаившимся будущим, смотреть. Ничего хорошего.
Но сейчас ведь был решающий момент. Перелом ее судьбы.
— Должна же я узнать, в какую сторону мы преломляемся, — сказала она себе. — Как в песенке. Надо же выпытать, куда мне плыть и где пристанище.
Но — не у зеркала, нет! Вернулся страх, и Виолетта поспешила прочь, достала тетрадку с ровным Любкиным почерком и закрыла глаза, держа на обложке подрагивающие ладони.
— Ответь мне, Карло, что меня ждет? — прошептала она. — Пожалуйста!
Ей на секунду показалось, что под ее ладонью тетрадь потеплела и слабо дрогнула. Она быстро распахнула тетрадь, и ее взгляд остановился на строчках, поначалу показавшихся ей странными и совершенно не относящимися к ее вопросу.
— «Когда почувствуешь, как сердце неба бьется, и звезды упадут тебе в ладонь — ты обожжешься… Тогда ты вспомнишь, как мечтал об этом миге, и ты заплачешь… Не поймешь — от счастья? Иль — от острой боли? На секунду ты ослепнешь, потом, когда начнешь все видеть снова, не унывай! И зрячему дано увидеть красу небес и перламутровое сиянье…»