Горели в степи костры, пили и веселились, празднуя победу, половецкие сторожа. Ночь была огромная, звездная и вечная… Князь сидел у шатра и видел далекий глухой горизонт, — в той стороне была Русская земля. Там Чернигов, город его детства, Новгород-Северский, Курск… И там сейчас… Князь склонил голову, сжал ее руками. Изредка ветер доносил со степи трупный запах. Уж сколько дней тучи черных птиц кричат, вьются над местом битвы…
«Вспомнил я грехи свои перед Богом, сколько убийств я сотворил в земле христианской, когда взял на щит город Глебов у Переяславля. Тогда немало зла причинил я безвинным христианам… Сотворив все то зло, я недостоин жить. Ныне вижу отмщение Бога… Нынче вижу, как умирают другие, зачем же я, виновный во всем, не принимаю смерти!»
Князь встал, прошелся. Тотчас от ближнего костра отделился один из сторожей, валко подошел к нему, пьяно икая и улыбаясь, стал говорить пустое. Князь молча смотрел на него, потом отвернулся. Половец возвратился к костру, что-то сказал, и все там захохотали. Князь сцепил зубы, до боли в пальцах сжал кулаки. Потом, вздохнув, снова сел у шатра.
«Я по делам своим заслужил поражение и по воле своей, Владыка Господь мой, а не доблесть поганых сломила силу рабов твоих. Не стою я жалости, ибо за злодеяния свои обрек себя на несчастья, которые я испытал».
Так записал летописец думы Игоревы…
А под этими же звездами в далеких степях уже собиралась, готовилась татаро-монгольская орда…
«Так в это же время жили отец с матерью моего прапра… деда! — подумал я. — И если он был в том походе, то вряд ли он вернулся, а она оплакивала его. И, опять-таки, жили тогда же отец с матерью моей далекой бабки… Это были два рода, они объединились, и у этих моих далеких бабки и деда появился сын. А у кого-то в это время появилась дочь, тоже наследница двух родов. Когда они выросли и поженились, — вела дальше меня мысль, — родился у них, скажем, мальчик, плод четырех родов. И была девочка, у которой тоже текла кровь четырех поколений. Потом, уже у них, появился ребенок с памятью, опытом, чувствами уже восьми поколений, а с другой стороны затем тоже было восемь… Восемь и восемь — это шестнадцать, шестнадцать и шестнадцать… — Я приподнялся, сел и потер виски. — Так чей же я тогда потомок?!» — подумал я.
Ни лежать, ни сидеть мне теперь не хотелось, и я тихо побрел вдоль железнодорожного полотна куда-то за желтые станционные постройки. Я думал о тех людях, которые жили до меня, которые жили и для меня. Моя жизнь принадлежит не только мне одному, думал я, она немыслима без тех жизней, без тех людей, что несли ее, передавая друг другу от какого-то изначала ко мне, я должен сохранить ее, продолжить, в этом моя ответственность перед всеми людьми, которым я обязан своей жизнью, и перед теми, которые придут позже. Может быть, в этом есть высший смысл человека — продолжить жизнь, сохранить, а не уничтожить. Именно об этом, может быть, напоминает нам даже сама природа, хочет как-то предупредить нас, бряцающих оружием, ибо нет, кроме нашей вины, объяснения тому, что на земле, как утверждают ученые, каждый день исчезает один вид животных и чуть ли не каждую неделю один вид растений. А мы до сих пор беспечны, не защищаем жизнь от смерти…