Буркардт заметил, что вне всякого сомнения это будет означать общую войну, которая, как он надеялся, не входила в планы фюрера.
Гитлер объяснил, что не намерен вести войну так, как ее вел кайзер Вильгельм, который всегда проявлял излишнюю разборчивость и скрупулезность при выборе способа использования своих войск. Гитлер сказал, что будет сражаться до последнего, без всякой жалости и беспокоиться ему нечего, тем более что Италия и Япония готовы сражаться на стороне Германии. На Западе, по словам Гитлера, Германия могла рассчитывать на свои шестьдесят дивизий *, чтобы сдерживать союзников, пока не будут уничтожены поляки, а на это потребуется три недели.
Бурцардт тогда спросил Гитлера, зачем же идти на такие крайности. Ведь демократии готовы урегулировать все вопросы путем переговоров.
«Зачем же они продолжают подстрекать поляков, если сами хотят переговоров? — спросил Гитлер. — Зачем они дали полякам гарантии? Что могло быть лучше для поляков, чем то предложение, с которым я обратился к ним в марте этого года? Западные демократии поощряют надменное поведение поляков. — Гитлер засмеялся. — Поляки потеряли рассудок, как и те, кто их поддерживает. Вот если бы так вели себя чехи, тогда я мог бы это попять. После того как мы взяли Чехию, то поняли, почему чехи были столь непреклонны. У них была отличная армия, оснащенная современным оружием и техникой, а их генеральный штаб знал свое дело. — Он снова засмеялся: — Поляки! Я знаю их планы! Они составлены неквалифицированно, а техническое оснащение армии слабое!»
Настроение Гитлера внезапно изменилось. Из яростного противника поляков он превратился в апостола солидарности Запада перед лицом угрозы с Востока. «Разумное решение все еще возможно, — заявил он. — Все эти проблемы можно было бы решить. Я бы воздержался от осложнений с поляками при условии, что те проявят благоразумие, оставят в покое Данциг и его население и дадут немцам, проживающим в Польше, возможность мирного существования». Глаза Гитлера загорелись зловещим огоньком, и он добавил, что все его планы и замыслы в принципе направлены против России.
«Если Запад окажется настолько глуп и настолько слеп, чтобы напасть на Германию, то я буду вынужден объединиться с Россией, чтобы разгромить Запад. Затем, еще больше усилив свою мощь в итоге победы над Западом, я нападу на Россию».
Это было поразительное заявление, но Буркардт, казалось, не оценил всей его важности. Выехав из Берхтесгадена, он немедленно направился к себе домой в Базель, куда пригласил английского и французского послов и передал им содержание разговора с фюрером.