В гневе и удивлении Гитлер уставился на английского премьер-министра. Одна из характерных черт фюрера состояла в том, что он безоговорочно принимал на веру все то, что читал в немецких газетах и слышал по немецкому радио. Обычно он вызывал к себе руководителя прессы Отто Дитриха и министра пропаганды Геббельса и вместе с ними самым подробным образом разрабатывал план проведения кампании клеветы, поношений и оскорблений очередного объекта ненависти, в данном случае чехов. Иногда он даже сам редактировал лживые донесения, чтобы придать им дополнительную сенсационность и кровавые подробности. Тем не менее, когда он читал в прессе или слушал по радио эти же сообщения, то приходил в ужас от того обращения, какому подвергали беззащитных немцев их враги. Не было иной, кроме его собственной, лжи, в которую он верил. Теперь же он резко повернулся, взял со стола бумагу и прочитал вслух донесения Генлейна о стычке в Эгере во всех кровавых подробностях. Одураченный мучительной искренностью, которая прозвучала в голосе Гитлера, британский премьер-министр сидел, удивленно раскрыв рот.
«Как при таких условиях я могу обратиться с призывом к судетским немцам? — продолжал Гитлер. — Вы не можете просить меня позволить жертвам чешских репрессий даже встретиться с ними и еще меньше можете рассчитывать, что я сяду за стол конференции с ними. Напряженность по обе стороны границы быстро возрастает. Я не могу дальше позволить немецкому пароду стоять, глядеть и слушать, когда старинные немецкие города, вроде Эгера, подвергаются нападению со стороны чехов. Становится невыносимо. — Он встал и кулаком начал бить по своей руке. — Господин премьер-министр, запомните следующее. В 1918 году германская нация потерпела серьезное поражение. Но она всегда вела себя героически на протяжении своей двухтысячелетней истории, и так же героически она вела себя в последней войне; так же она будет вести себя и теперь. Она выберет себе путь героев. — Он повысил голос. — Я вам скажу, чехи бесчеловечно жестоки и в душе трусливы. И конечно, не грех идти на помощь нашим братьям, когда их подвергают столь жестокому обращению эти никчемные люди. Вы только представьте себе, что бы вы думали и что бы вы в душе чувствовали, если бы подобные вещи повторились по отношению к вашему народу».
«Хорошо, — согласился Чемберлен, — суть понятна. Но если вы настроены столь решительно, зачем же вы тогда согласились на эту нашу встречу? Если вы настроены идти по пути насилия, то какой смысл вести разговоры о мирном подходе к данной проблеме?»