— Мне кажется, что те, против кого ты направляешь свою гневную филиппику, именно так и считают: что прилавки сегодня переполнены примитивными книжонками, смастряченными плохим русским языком, попросту неграмотно, сюжеты их являются лишь вариациями одной сексуально-зубодробительной болванки, и вся эта ситуация нивелирует искусство и снижает планку читательского вкуса.
— Хорошо. Но отсюда возникает вопрос: может быть все-таки дело не в том — "что", а дело в том — "как"? При чем здесь "детективщики"? А что, деревенщики не пишут говна? Радетели за чистоту российской литературы не пишут говна? Да девяносто процентов. И в детективном жанре те же пропорции. И там есть образчики высокой литературы, а есть дермецо на уровне комиксов…
— Ну-ка примеры высокой литературы? — гася сигарету, произнес Кирилл.
— Пожалуйста. "Макбет" Шекспира. "Дубровский" Пушкина, пусть и не детективная вещь в чистом виде, но разбойничий роман тоже можно причислить к этому ряду. "Преступление и наказание" Достоевского, типичный психологический детектив. "Воскресение" Толстого. А если брать западную литературу, можно составить огромный список от Гюго и Бальзака до Хейли и Дюрренматта, от Акутагавы и Моэма до Пристли и Грина. Да разве всех перечислишь!
— Вот здорово, Акутагава — представитель западной литературы!
— Не придирайся к мелочам. Тем более, что Япония сегодня скорее Запад, чем Восток. Главное, чтобы ты понял, что я имею в виду.
— Твои примеры не совсем корректны. Все-таки у перечисленных тобой авторов детективная линия в сюжете лишь повод, а не самоцель. Ведь нельзя назвать "Войну и мир" военным романом, а "Анну Каренину" — любовным.
— Почему же нельзя? Но ладно, оставим классиков. Возьмем Эдгара По, Конана Дойла и бабушку Агату Кристи. Разве их произведения — менее достойная литература, чем тоска зеленая наших "гертруд"? А Честертон? А Богомолов? А братья Вайнеры? Нет, брат шалишь! Это интересно и это литературно. А превозносить одни жанры и снизводить другие — это… непорядочно. Мелкотравчато. Критикуй книгу, а не жанр. Литературный процесс, в широком смысле этого понятия, включает в себя несколько составляющих: писательский труд, издательские интересы и читательский спрос. В стародавние времена превалировал первый; писателей было мало, и что бы они ни создали, переписчики тиражировали это и доносили до потребителя. Затем (возьмем для удобства советский период…)
— Возьмем, — согласился Хлебосолов.
— …На первую позицию вырвался издательский интерес. Издатель тогда был один — государство рабочих и крестьян. Всем остальным полагалось быть в жопе. Впрочем, гегемонам полагалось быть там же, но говорить об этом вслух было категорически запрещено. У издателя интерес был один — чтобы литература обслуживала его, то есть государства, идеологию, и посему к печати допускалась исключительно лояльная и донельзя политизированная, причем односторонне, литература. Писателю деваться было некуда — или служи, или терпи лишения, или пиши в стол. Читателю тоже некуда — во-первых, на безрыбье питались тухлыми раками, во-вторых, что-то выискивали между строк, в-третьих, какая-то часть и той литературы была великой и прекрасной. Пишущая братия к такому положению привыкла. И вот тебе на: перестройка, реформы, и уже не что иное, как читательский спрос правит бал! Ломка традиций, изменение правил игры. Естественно, что прикормленная братия взвыла. Теперь, чтобы публиковаться, не надо играть в общественно-политические игры, унижаясь и пыхтя, лезть в обоймы, а достаточно просто писать так, чтобы это было интересно читателю. Но это же крамола, не сметь! Не следует потакать читателю, надо формировать его вкус! А собственно почему? Почему не следует потакать читателю? Учет его вкуса — это элементарное уважение. А то получается как в безалкогольно-вегетарианской столовой: полезно для здоровья, недорого, формирование вкуса налицо. Только ведь не нужна никому такая мерзость! И владельцу, скорее всего, не нужна только для открытия приличного ресторана у него нет средств, таланта, дерзости или еще чего-то!