В повисшей тишине Томджон открыл было рот сказать что-то подходящее, утешительное, но обнаружил, что сказать-то нечего.
Внезапно другая личность овладела его телом, губами и произнесла:
– Ах ты ублюдок, моим собственным кинжалом! Я знал, что это ты! Видел, как ты стоял наверху лестницы и сосал большой палец! Прикончил бы тебя на месте, да неохота целую вечность слушать твое нытье. Я, Веренс, бывший король…
– Что тут за дача свидетельских показаний? – спросила герцогиня, что стояла перед сценой в сопровождении полудюжины стражников. – Это просто клевета, – добавила она. – И измена в придачу. Бредни сумасшедших актеров.
– Я чертов король Ланкра! – закричал Томджон.
– Что делает тебя жертвой, – спокойно уточнила герцогиня. – А жертва не может говорить за обвинение. Это против правил.
Тело Томджона повернулось к Смерти.
– Ты ведь там был! Ты все видел!
– ПОДОЗРЕВАЮ, МЕНЯ СОЧТУТ НЕПОДХОДЯЩИМ СВИДЕТЕЛЕМ.
– Таким образом, доказательств нет, а нет доказательств – нет и преступления, – провозгласила герцогиня и махнула солдатам. – Вот тебе и все твои эксперименты, – сказала она мужу. – Мой подход надежнее. – Оглядела сцену и отыскала ведьм. – Арестуйте их.
– Нет, – произнес шут, выходя из кулис.
– Что ты сказал?
– Я все видел, – просто ответил шут. – Я был в Большом зале той ночью. Вы убили короля, милорд.
– Нет! – заорал герцог. – Тебя там не было! Я тебя там не видел! Я приказываю тебе не быть там!
– Что-то раньше ты такого не говорил, – заметила леди Флем.
– Да, миледи. Но должен сказать это сейчас.
Герцог сосредоточил на слуге безумный взгляд.
– Ты поклялся хранить мне верность до самой смерти, – прошипел Флем.
– Да, господин. Простите.
– Так умри.
Герцог выхватил кинжал из безвольных пальцев Притчуда, кинулся вперед и погрузил клинок в сердце шута по самую рукоятку. Маграт закричала.
Шут зашатался.
– Хвала богам, все кончено, – сказал он. Маграт пробилась сквозь актеров и прижала его к тому, что из милосердия можно назвать грудью. До шута вдруг дошло, что он ни разу в жизни не видел женскую грудь так близко, по крайней мере с младенчества. Было крайне жестоко со стороны судьбы оттянуть подобный опыт до самого смертного часа.
Шут мягко отвел руку Маграт, стянул ненавистный рогатый колпак и зашвырнул подальше. «Мне больше не надо оставаться шутом, – понял он, – помнить о клятвах и всем прочем». Этот факт вкупе с наличием рядом груди делал смерть вполне сносной штукой.
– Это не я, – заявил герцог.
«Забавно, – подумал шут, – мне даже не больно. С другой стороны, какой толк чувствовать боль, если уже умер?»