Дед официально изобрел семь новых шуток. Четыре года подряд брал почетный колпак с бубецами, гран-при на конкурсе Конченых идиотов в Анк-Морпорке, чего еще никому не удавалось, и считался предположительно самым остроумным человеком из всех живущих. Надо отдать ему должное, он немало для того потрудился.
Шут с содроганием вспомнил, как в возрасте шести лет робко подошел к старику после ужина и попытался рассказать анекдот собственного сочинения. Про утку.
Эта дерзость повлекла за собой самую крупную порку в жизни бедняги, да такую, что даже тогда старому шуту пришлось попотеть.
– Заруби на носу, парень, – нараспев говорил дед, отмечая конец каждого предложения звонким ударом, – нет ничего серьезнее, чем шутовство. Отныне и впредь, – старик прервался, чтобы сменить руку, – ты никогда не произнесешь шутки, если ее не одобрила Гильдия. Кто ты такой, решать, что смешно, а что нет? Ха! Оставь грубое хихиканье неучам; то смех невеж. Никогда. Никогда. Никогда больше я не поймаю тебя за шуткосложением.
После этого провинившегося заставили вызубрить триста восемьдесят три одобренных Гильдией остроты, а затем, словно этого было мало, еще и глоссарий – гораздо толще и гораздо сложнее.
Потом будущего шута отправили в Анк. Там, в голых суровых стенах, он обнаружил, что есть книги помимо тяжелого, обитого медью «Чудовищно Смешного Талмуда». Шуту открылся целый круглый мир, полный странных мест и людей, что делали интересные вещи, например…
Пели. Шут услышал, как кто-то поет.
Он осторожно поднял голову, вздрогнул, когда на шапке звякнули колокольчики, и поспешно схватился за ненавистный головной убор.
А пение все не прекращалось. Шут выглянул из-за зарослей таволги, что дарили ему идеальное укрытие.
Избытком таланта певица не страдала и знала, похоже, только слово «ля», зато старалась от души. Создавалось впечатление, что девушка верила: люди просто обязаны издавать «ляляля» при определенных обстоятельствах, и была решительно настроена оправдать ожидания мира.
Шут рискнул высунуться чуть дальше и впервые увидел Маграт.
Она бросила танцевать на вытянутом лугу и теперь пыталась вплести в волосы маргаритки – впрочем, без особого успеха.
Шут затаил дыхание. Долгими ночами на твердых плитах он мечтал о женщине вроде нее. Хотя, если так подумать, не совсем; пощедрее одаренной в области груди, не с таким красным и острым носом и с более струящимися волосами. Однако либидо шута четко видело разницу между невозможным и относительно достижимым и быстренько внесло пару поправок в схему.
Маграт собирала цветы и говорила с ними. Шут прислушался.