На большой реке (Югов) - страница 261
— Асхат! Дыханию мне тебя не учить: ты легкоатлет, пловец. Но ты слышишь? Музыка легкая, нежная, а танец у тебя все еще чуточку грубоват... Здесь... тревожность, нежность.
Он понимал ее с полуслова и, повторяя, исправлял свой танец.
Непривычно звучали для Асхата эти требования артистки к его танцу, но он понимал, что они — истина, и всем чутьем и умом, каждым нервом и мускулом своего могучего и пластичного тела пытался осуществить их. Ему стало ясно, что и большой шаг, и высокий прыжок, и гибкость корпуса, и виртуозность вращений — это еще не все.
«Помни! — звучал в его душе голос артистки. — И всему своему телу прикажи помнить, что мы танцуем с тобой чувства человеческие и мысли: мы танцуем и радость, и страдания, и робость, и упоение!»
И как сейчас вот, когда прошел в нем мгновенный испуг перед черной бездной затаившегося зрительного зала, благодарен он был ей за все ее слова!
Миг — и не стало ни черной бездны, ни его самого, Асхата Пылаева, ни знаменитой приезжей балерины в сверкающей, как лебединое крыло, короткой и чуть зыблющейся пачке. Нет, были только одни, неодолимо влекомые друг к другу стихийно вспыхнувшим чувством, — одни в целом мире! — Принц и его Одетта, сказочная, околдованная злым чародеем девушка-лебедь.
Он призывно простирает к ней руки.
И своим божественно-трепетным шагом, то замирающим, то вновь убыстренным, и тяготея к нему и отталкиваясь от него, Одетта близится к Принцу.
И он видит и понимает всю ее мучительную изнегу, ее чистую веру в него, робость, смятение первой полуотроческой любви, а вовсе не какие-то там «атитюды», блистательные «арабески» и «кабриоли»!
Вот Одетта — вся трепет и восхищенное любопытство — скользит, близится к нему, к Принцу, в котором уже ни искорки, ни кровинки нет какого-то там Асхата Пылаева. Она идет, тесно переступая на кончиках пальцев вытянутых обнаженных ног.
Она как бы хочет дотронуться с затаенным дыханием до чего-то неведомого, впервые увиденного, могущего опалить, сжечь, как сжигает пламя.
Но разве могли быть в этот миг у Одетты какие-либо иные движения?
Вдруг какой-то испуганный вскрик в музыке: это порыв Одетты к уже запоздалому бегству. Что в нем, в этом порыве? Стыдливое ли смятение, борьба против охватившего ее чувства, или — о, ужас, ужас! — она услыхала безжалостный, отдаленный зов злого, занесшего над нею свои когти чародея? Одетта знает: уже и секунды ее человеческого, девического существования сочтены — сейчас ей вновь быть лебедем!
И тщетно пытается Принц удержать, спасти... Близится, близится миг колдовского обращения девушки в птицу. И вот все видят: о, как страшно истязуется в этой пытке перевоплощения девушки в лебедя плоть человеческая!