— As an engineer I prefer to speak English[3], — по-английски отвечал ему Упоров.
— Что?.. Что-о? — вырвался у Андриевского невольный возглас: ему показалось, что он ослышался.
Однако нет, прозвучавшая только что из уст Ивана Упорова английская фраза была вновь им повторена. И то, что услышал дальше Николай Карлович Андриевский, было поистине отповедью, и самое неприятное в этой отповеди было именно то, что она была сказана безупречной холодноватой английской речью — неторопливо и вразумительно.
— Видите ли, — сказал Упоров, — мне, работнику гидростроения, всегда казалось, что английский язык мне, по моей специальности, гораздо нужнее, чем французский... Что касается вашего шофера, то английского языка он не знает. Это мне совершенно точно известно. Так что мы спокойно могли бы говорить с вами о чем угодно в его присутствии. Но я... я не хочу этого! Зачем я стану его обижать — этим разговором за его спиною на чужом языке? Тем более, что это наш, гидростроевский комсомолец, отличный парень. А мы с вами не Левины и не Вронские!.. Еще раз извините меня за непрошеное вмешательство, Николай Карлович! Спокойной ночи! Я сказал все!..
И Упоров, почтительно попрощавшись, ушел.
«Позор пьянице и нарушителю трудовой дисциплины!» — под таким заголовком напечатана была в многотиражке ГЭС заметка о стороже левобережной подстанции, некоем Махоткине. Это был «наружный» сторож, его обязанностью было обходить дозором двор электростанции левого берега. Озяб или заскучал старик зимней ночью, сидя на лавочке у глухого заплота, а только не смог он отвергнуть искушенье и отхлебнул из горлышка радушно предоставленной ему бутылки. «Да и человек-то будто бы свой, здешний подсел ко мне, — рассказывал после сторож. — Но лицо я его не запомнил. Сам же я его подсадил: вижу, навеселе идет гражданин, будто даже и пошатывается этак... Прямо сказать, пожалел я его: думаю, а не ровен час, ногу отморозит!» А вышло так, что участь, от которой хотел сердобольный сторож избавить подвыпившего прохожего, постигла его самого: опьянев, заснул и отморозил пальцы на правой руке. Отвезли в больницу.
Августа Петровна Андриевская с шутливо-рассерженной гримасой вырвала из рук своего обожаемого друга листок многотиражки и отшвырнула на стол:
— Боже мой! — воскликнула она. — Ананий Савелович, как все-таки измельчали здесь, в глуши, ваши интеллектуальные интересы!.. Неужели вы всерьез можете интересоваться этой чепухой о каком-то пьяном стороже!.. И это вы, наш великий эстет!
— Я не только эстет, я — человек! — склонив голову, отвечал Сатановский, и в голосе его чуть ли не скорбь затаенная прозвучала. — И поэтому именно данная заметка меня очень взволновала.