— Пусть начнет метр! — сказал он.
После обычных в этих случаях оговорок: это, дескать, застает меня врасплох, я не имел времени сосредоточиться на прочитанном и т. д. и т. д. — Анатолий Неелов сказал:
— Я заранее прошу извинить мне непоследовательность. О целом я не могу судить: это всего лишь одна глава. Я начну с языка. Прошу вас не обижаться... — косой полупоклон в сторону Зверева. — Но... это косматая проза. Так я называю ее. Язык не отделан, не отшлифован. Изобилует просторечием, руссизмами. Автор своим языком как бы хочет... заменить паспорт: я, мол, из Вологодской губернии, то бишь области, — поправился он.
Он смолк, чтобы лучше оценили остроту. Она дошла: кое-кто рассмеялся.
Паузой воспользовался Зверев:
— Вы ошибаетесь: эта «косматость» не есть у меня плод «недошлифовки». Она — коренное свойство. Если угодно, это «стиль» мой. И вы тоже не обижайтесь: для меня язык вашего романа «Люди и табуны» — это стертый язык, язык переводной прозы.
— Простите, я не кончил, — сказал, язвительно усмехаясь, Неелов. — Разрешите? — обратился он к Флерову. — Впрочем, мне и самому кажется, — добавил он, — что выгоднее для нас, спорящих, и полезнее для молодежи, если мы прибегнем к сократическому способу вести беседу...
Зверев на мгновение задумался, вспоминая, что означает слово «сократический».
— Это в форме диалогов, что ли? — попросту спросил он.
— Вы не ошиблись, — бросив лукавый взгляд на Флерова, сказал Неелов.
— Согласен.
— Тогда позвольте спросить вас, к примеру: почему у вас наряду с вполне литературным — и лексически и грамматически — периодом вдруг: «Ребенок захинькал»? Кажется, так?
— Да.
— Ну, зачем это? — укоризненно протянул Неелов. — Друг мой, это провинциализм. Строже отбор!
— Этот «провинциализм», как вы изволите выражаться, есть у Бажова, у Шергина.
— О-о! Опасные ссылки. И тот и другой не в меру засорили свой язык северными диалектизмами, просторечием. Язык «Малахитовой шкатулки» не нашел места в словаре Ушакова. Это должно насторожить!
— Ну, знаете ли! — сердито возразил Зверев. — Если молодой писатель поверит этому словарю, так только и останется бедняге, что повеситься!
— Вот как? — тонким голосом наигранного удивления сказал Неелов, вскидывая брови. — Это почему же?!
— А потому, что перепятнали весь словарь русского народа: то не литературно, другое — не литературно, то — провинциализм, другое — диалектизм. А я так считаю: весь язык русского народа литературен! И нечего памороки забивать. Еще Ломоносов писал, что русский язык един, что у нас не то, что в немецком, где баварский крестьянин мало разумеет мекленбургского, бранденбургский — швабского.