Мимо нее с шумом пронеслось и упало на пол сброшенное им пальто. А вот и сам он стремительно и ловко впрыгнул в горницу, и уж облапил ее, и притиснул к себе так, что косточки хрустнули...
Упершись в его плечи, чтобы глянуть ему в лицо, она с глазами, полными слез, горлинкой простонала-пропела:
— Ой, не верю!.. Васенька!.. Руки-ноги трясутся!.. Да ведь уж глазоньки мои истаяли от тоски!
Он лежал, могуче раскинувшись на спине, на пуховых, тугих подушках, откинув по пояс одеяло, и знал, что она любуется им, и странное чувство истинного, полного хозяина этой женщины наполняло его.
В комнате снова был свет: поверх обычных, на вздержке, беленьких занавесок Тамара наглухо завесила оба окошечка — одно своей черной юбкой, другое — шалью.
В глухом уюте замкнулась горенка.
В этот миг она показалась ему бесконечно родной, близкой, как любимая и любящая жена. Родной показалась и эта горенка, и гитара на стене, и несменяемая бумажная роза в синей вазочке, и герани, и кургузые дощатые стулья, и даже эти дурно намалеванные шишкинские «Медвежата в лесу».
«Этак ведь и женишься на ней!..» — с опаской подумалось ему.
Он улыбнулся.
Тамара подвинула к постели табуретку, накрыла ее белоснежной салфеткой — и это был их стол. Водка. Хлеб. Ветчина. Свежие парниковые огурчики — недаром же она была буфетчицей орса.
О многом они и разговаривали и попросту болтали в эту ночь, то ссорясь, готовые вновь разругаться, а то испытывая друг к другу приливы почти супружеской нежности и доверия.
— Так скучала, говоришь? — ублаготворенно, снисходя к ней, вновь спрашивает Орлов и слегка позевывает.
Она припадает к нему.
— Ой, Васенька!.. Без тебя, мой друг, постеля холодна, одеялечко заиндевело!
— У тебя, гляди, заиндевеет!.. — насмешливо говорит он.
Она всплескивает в ужасе руками и горько плачет.
— Васенька! — говорит она. — Вот как перед истинным!.. — Из-за слез Тамара не могла договорить.
Он стал утешать ее, и она осмелела.
— Васенька, — опять начала она, нежно целуя его в губы, — женись на мне: знаешь, какая я тебе жена буду!..
Она и слов не нашла, а только головой покачала да вздохнула.
Он раскрыл глаза, тряхнул головой, как бы разгоняя дрему. Нестерпимой, до боли, укоризной перед ним встала Нина.
— С ума сошла, — угрюмо и не глядя на Тамару, сказал он.
Она сидела, поникнув.
— Ого! Уже утро! — встревоженно сказал Орлов. — Не опоздать бы!
Он быстро оделся и стремительно вышел.