Третьим вошел шумно-размашисто, как всегда, заведующий отделом сельского хозяйства Ломов, молодой агроном, светло-русый носатый здоровяк с челкой, которая закрывала ему полглаза. Ломов хорошо знал сельское хозяйство и колхозников. Смекалист и быстр на соображение. Бороздин в особенности любил его за прямоту перед любым высоким начальством. Однако его «личное дело» отягчалось одним изъяном. Год назад разведенный с женою, он стал погуливать. В пьянство не впадал, однако при своем строптивом нраве после стопки-другой становился задирист. Иной раз случались и драки. Кандидатский стаж его затянулся. Бороздин неоднократно пытался его образумить. «Да женись ты, леший, скорее, а то ведь пропадешь!» — говаривал он Ломову. Впрочем, за последнее время Ломов заметно поутих: после «строгача» нависало исключение.
Тотчас же, как явились эти основные сотрудники, пришли в движение и уже не умолкали до позднего вечера все шестерни и приводы многосложной работы райисполкома. Двухэтажный полукаменный голубой дом закипал народом.
Обедать Бороздин не пошел: у него в исполкоме было важное совещание. Стоял вопрос о подготовительных мероприятиях в затопляемой зоне. А она отхватывала у Староскольского исполкома свыше семидесяти тысяч гектаров. С этой огромной земельной площади надлежало в каких-нибудь два года перенести на высокие, незатопляемые места целый город и двадцать восемь сел и деревень. В этот же срок предстояло срубить и вывезти со дна будущего моря свыше пятнадцати тысяч гектаров леса. И вот одно за другим, то в райкоме в кабинете первого секретаря Голубкова, то в райисполкоме у Бороздина, а то у Рощина или у Журкова в управлении строительства, шли совещания с участием кого-либо из секретарей обкома, а иногда с представителями министерств.
Так было и сейчас.
Во время совещания раздался телефонный звонок. «Бороздин слушает», — негромко сказал Максим Петрович. «Максим! Ты когда сегодня дома-то будешь?» — послышался голос жены. «Не знаю. Не знаю, Наташа... Освобожусь, позвоню», — ответил он.
Не дослушав его, Наталья Васильевна положила трубку. Бороздин досадливо крякнул и слегка махнул рукой. Но Голубков Николай Александрович, первый секретарь райкома, неодобрительно покачал головой. Он даже казанками пальцев постучал о подлокотник кресла. У них были давние споры о том, как работать и как отдыхать руководящему работнику района. Голубков, несмотря на свои молодые годы —он был сверстником Октября, — любил поучать и Бороздина и других товарищей: надо здраво перемежать работу и отдых. «Это и есть настоящий стиль работы! — бывало, горячась, кричал он. — Незачем из себя советских мучеников строить!.. Мне, дескать, пообедать некогда, поспать некогда и в отпуск пойти некогда!... Ничего, товарищ Бороздин, сходи в отпуск. Советское государство месяц-то уж как-нибудь без тебя просуществует!.. А то ему же, государству, потом накладнее будет в больницах да в санаториях тебя годами держать!.. Положен тебе отпуск — иди! Заместитель есть у тебя? Помощников сам подбирал? Аппарат сам налаживал? Тогда скажи, что у тебя этот Кулагин делает? Раздобрел, как бугай... Поглядишь — ну, борец, гиревик, черт бы его побрал! Что он у тебя делает? Жиры копит. Усадебку себе по особым чертежам строит: тут коровник, тут погреб, тут банька... Вот погоди, я ему, этому твоему Кулагину, скоро устрою на бюро баньку, до новых веников не забудет!..» Бороздин иной раз и заступится за своего заместителя: «Брось. Тебя люди настраивают... Ну, есть в нем такой заквас — самостроительный... Это мы из него вытрясем. А на работе он тоже гиревик. Звезд с неба не хватает, тяжкодум, но и тяжковоз: что навалишь на него, то и свезет!..»