Уже темнело, когда Бороздин встал из-за своего рабочего стола. Сотрудники разошлись. Сквозь полуоткрытую дверь доносился шум уборки.
Бороздин стоял, разминая плечи, потягиваясь и вспоминая, не забыл ли он каких наказов на завтра. Снова телефонный звонок. «Алло. Бороздин слушает». Голос Светланы. Он улыбнулся.
— Папка?.. Эх, ты!.. — с горьким вздохом обиды сказала она — и ничего, ничего больше!.. Положила трубку. Тогда Бороздин позвонил сам и попросил соединить его с домом. Ждал долго: никто не подошел. Вспомнив, он схватился за голову: ведь сегодня у них домашнее празднество, семейный вечер в честь Светланы, вчера сдан последний экзамен. Десятилетка окончена. Светлана получает золотую медаль. Да как же это он мог забыть? Ну, теперь влетит!..
Он поспешно схватил кепку и уже протянул руку к настольной лампе выключить свет, как вдруг дверь полуоткрылась. Просунулась большая голова старухи в платке. Увидав, что он на месте, старуха важно, сановито вступила в кабинет, слегка пристукивая палочкой и направилась прямо к столу.
Бороздин узнал ее. Заныло под ложечкой: это была Силантьевна. В Староскольске все ее знали. Это была одинокая престарелая вдова-пенсионерка. Ее побаивались. Она присвоила себе право судить и осуждать во всеуслышание любого из обитателей городка за любую, с ее точки зрения, провинность, особенно в делах семейных, а также особое право — стучать костылем на власти.
«Ну, теперь надолго! Наверно, жаловаться пришла старуха!» — подумал Бороздин. Ему хорошо было известно, что и ее домик подлежал переносу из затопляемой зоны, причем в одну из первых очередей. Но Силантьевна, старуха упрямая и «ндравная», как говорили о ней, наотрез отказалась переселяться и грозилась «дойти до самого до Сталина». Она уже несколько раз была в исполкоме и костыльком на Бороздина стучала: требовала, чтобы ее лишь тогда переселяли, «когда уж всех переселят». Она боялась убытков от переселения. Как почти все обыватели-домохозяева в Староскольске, и она сдавала углы и закоулки своей усадебки нахлынувшим гэсовцам — вплоть до баньки и амбара. Она взимала с постояльцев свыше тысячи рублей в месяц, да еще и выставляла себя благодетельницей.
Бороздину это было хорошо известно через райфо: сдавала по договорам.
Быстро подавив досаду, он вернулся за стол.
— Входите, входите, Василиса Силантьевна, — сказал Бороздин и показал ей на кресло.
Когда Силантьевна неторопливо уселась, он участливо спросил, какая нужда привела ее к нему.
Старуха посмотрела на него и усмехнулась.
— Ай нет, и не нужда! — сказала она. — Не думай, что жаловаться пришла, уж всем ублаготворили!.. А я ведь шибко страшилась: думала, размечут по бревнушку мои хоромы, ну что я, старая, стану делать? А ведь и щепки единой не пришлось своими руками поднять!.. Сперва подъемные получила, век таких денег не держивала в руках: двенадцать тысяч!.. — шепотом пояснила старуха, опасливо оглянувшись на дверь и перегибаясь через стол к Бороздину. — А потом и афтанабиль один, смотрю, подъехал, потом другой... Ну, что я стану тебе долго говорить!.. Лучше прежнего домик-то мне поставили!.. И место дали хорошее, в роще...