Моя интуиция говорит, что не обязательно посвящать спорту раннее детство, чтоб сделать успешную карьеру легкоатлета впоследствии. Едва ли есть более впечатляющие бегуны, чем Брюс Бикфорд, который вырос на ферме в Центральном Мэне, не очень-то активно тренируясь посреди фермерской рутины, а затем решил принять участие в кросс-кантри на втором курсе обучения в университете. Тогда он моментально стал бегуном международного класса. Схожим образом Жоан Бенуа Самуэльсон из Фрипорта, штат Мэн, одна из величайших женщин-марафонцев в истории, формально не тренировалась в беге вплоть до средней школы, до своих 16 лет. В то же время Эндрю Сокалексис, знаменитый бегун начала ХХ века, занялся бегом в 10 лет, когда его отец в резервации племени пенобскотов в Олд-Тауне, штат Мэн, соорудил ему возле дома беговую дорожку для тренировки. Возможно, бег, в отличие от силового спорта, предполагает сравнительно небольшую перестройку тела – с учетом генетического «сырья», правильного питания и нескольких простых правил. Вопрос в том, что это за «сырье» и что за правила, играющие роль триггеров?
Я не помню всех этих правил, но помню, как однажды с наступлением темноты возвращался домой и увидел впереди на дороге человека. Я мгновенно в испуге свернул в лес, чтобы сделать большой крюк, потому что еще никогда не встречал никого на «нашей» дороге – она никуда больше не вела. Я опаздывал, потому что шел медленно, откусывая от корки купленного хлеба. Понимая, что это нарушение приличий, ведь мне никогда не разрешалось есть ничего, кроме того, что давали во время приема пищи, я не беспокоился о последствиях того, что я поддался искушению. Именно тогда, с хлебной корочкой во рту, я мечтал о рае, месте, где ты можешь есть что угодно и когда угодно. Я отчетливо помню участок дороги, где я мечтал о жареной курице как о главной райской пище, когда человек на дороге замаячил впереди. В конце концов, однако, этот лес мне запомнился как Эдемский сад из-за населявших его насекомых, растений и животных, которые заняли всю мою голову, так что я изумленно изучал их утонченное и прекрасное существование.
Теперь я спешу на холм мимо дома, где жил лесник Грютцманн. Когда мы с Марианной проходили мимо, он называл нас Гензель и Гретель. Грютцманн много лет разводил гусениц в специальных садках в сарае у своего дома. Папа, чьей страстью было коллекционирование паразитических наездников-ихневмонидов (их обычно называют просто мухами), как-то взял нескольких уже вылупившихся. Его старая коллекция – дело его жизни – была упакована в металлические коробки и запрятана в лесной тайник на родине, в Восточной Пруссии (сейчас это территория Польши), откуда ее спустя десятилетия извлекли невредимой. Позже папа послал Грютцманну несколько образцов американского мха для его коллекции. Лесника мы ценили, потому что у него был дробовик и он брал папу с собой охотиться на птиц. Обычно я шел следом за ними, иногда, будто какой-нибудь ретривер, подбирая подстреленных птиц. Мама затем снимала с птиц шкурку и набивала чучела. Затем папа продавал их Американскому музею естественной истории в Нью-Йорке и другим организациям. Несмотря на то что война закончилась, мир все еще избегал Германии. Не разрешались почтовое сообщение и поездки за границу. Папин друг из Голландии переправлял наш улов за границу. Во время этих прогулок я впервые осознал чудо птичьей красоты, заметное только издали. Летом мы с Грютцманном охотились на гусениц, подкладывая под дерево простыню, а затем колотя по стволу и ловя все, что с него валилось. С деревьев всегда падали удивительные создания, и то, что я узнал в те годы, все еще обогащает мою жизнь.