— Карбонаты. Соли угольной кислоты.
Тишина.
Только стоят и глазами хлопают, словно коровы.
— Угольная соль это.
— А — а—а — а… — протянули Устинка и Егорка, обозначив кивок. Но понимания в глазах не добавилось.
— Только помалкивайте. Понятно?
Несколько секунд паузы и они оба засмеялись. До слез.
— О чем молчать то? — всхлипнув, спросил Устинка. — Пол седмицы голову себе морочим. И теперича вот — несколько горстей ни к чему не годного белого песка получили.
— Велика тайна! — добавил Егорка, вытирая слезы.
— Белый порошок сей — зело ценен и полезен сам по себе. Но мы далее пойдем. Так что за дело. Что расселись?
Посмеиваясь и поглядывая на Андрейку как на дурачка, оба холопа все же принялись за порученные им дела. Устинка напильником наточил пригоршню мелких опилок сначала с какого — то старого бараньего рога, найденного на пепелище. А потом, подменившись, уже Егорка «напилил» опилок и со старого топора.
Андрейка же вида не подавал и ждал, готовя горшок с крышкой. Когда же эти парни закончили, он смешал поташ и эти опилки в этом горшке. Накрыл притертой крышкой, сделанной из осторожно оббитого, а потом и поправленного обточкой черепка. И, придавив крышку камнем, поставил горшок на угли. Прокаливаться.
А пока это «варево» готовилось, занялся изготовлением железного купороса. То есть, тупо макал топор в купоросное масло. Ждал какое — то время. И вынимая пихал топор в горшок с водой, давая раствориться тоненькому слою железной соли серной кислоты. И повторял это нехитрое действие по кругу.
Так до вечера и провозился.
А утром наступил момент истины.
В том горшке, что прокаливался в костре, образовалась желтая кровяная соль. Которую легко удалось отделить перекристаллизацией. То есть, залив горшок водой. Отфильтровав через тряпочку нерастворимый остаток. И выпарив раствор. Точнее даже не выпарив, а просто упарив, чтобы повысить ее концентрацию. А потом этот раствор он вылил в тот горшок, куда «смывал» железную соль.
И тут же пошла реакция — на дно выпал белый осадок.
Отфильтровав, который, парень с особым трепетом разложил его на лоточке, сделанном из бересты. И стал ждать.
— Опять белый песок какой — то? — хохотнул Устинка, которого все больше и больше это стало забавлять.
— Смотри ка… — ударив ладонями себя по бедрам Егорка, уставился на «продукт». А тот, рассыпанный тонким слоем по лоточку бересты, довольно уверенно синел, окисляясь на воздухе.
Устинка также туда глянул и лицо его вытянулось от изумления.
— Что же сие есть? — наконец выдал он, когда процесс окисления закончился и порошок приобрел насыщенный, ярко синий цвет, характерный для берлинской лазури, которую Андрейка и делал[2].