— Смешно, папа́! — Голос у него был высокий и резкий. — В случае чего — как-нибудь укрощу.
— Ну-ну, — и барин ушел.
Они остались вдвоем: медвежонок, настороженный, напрягшийся, и юнкер Евгений Вахметьев, молодой барин. Они смотрели друг на друга. Медвежонок чувствовал запах этого человека, тонкий, едкий, неповторимый запах.
— А ты, приятель, кажется, не очень любезен, — сказал наконец Евгений. — Почему бы тебе не подать мне лапу? Ладно, начну я, — и он протянул к медвежонку руку, белую, холеную, с длинными пальцами.
И вдруг эта рука показалась медвежонку враждебной и злой, он отпрянул назад и зарычал.
— Вот как? Впрочем, этого надо было ожидать. Ничего, сейчас ты будешь у меня лизать руки. — И в воздухе свистнул стек.
Медвежонок ощутил острую боль на голове, потом на спине, на лапах. Сильные удары сыпались один за другим.
— Ну? Как? Будешь вежлив? — слышалось между ударами.
Дикая, дремучая ярость поднялась в медвежонке. Он сжался в комок и прыгнул на зеленый мундир. Но юнкер успел отскочить, и медвежонок повис на его руке. Затрещала ткань, Мишка уловил запах теплой крови…
— А-а-а! Помогите!
На шум сбежались люди, и Марфа оттащила медвежонка. Евгений стоял потный, красный; через разорванную ткань рукава сочилась кровь, но черты его лица оставались невозмутимыми. Ворвался барин:
— Что случилось? В чем дело? Кто посмел?
Юнкер одернул мундир и сказал очень тихо и спокойно:
— Ничего особенного, папа. Мы познакомились. — И, скользнув взглядом по испуганным лицам горничных и лакеев, продолжал так же спокойно и тихо: — Медведя — в его комнату. И приковать цепью к стене. Через час проверю.
Ровно через час он проверил. Кузнец сделал свое дело: медвежонок был прикован цепью к кольцу, вделанному в стену.
— Отлично, — сказал молодой барин и, поморщившись, переложил стек из правой руки в левую. — Марфа, выйди!
— Барин, он…
— Марфа, выйди.
За Марфой захлопнулась дверь, и юнкер хладнокровно, жестоко, обдуманно избил медвежонка: юнкеру нечего было опасаться — цепь и кольцо в стене надежно охраняли его. Когда Евгений вышел, медвежонок не мог подняться.
— Пока я дома, медведя не выпускать, — послышался в коридоре спокойный голос.
Так у медвежонка появился ненавистный, страшный враг, враг на всю жизнь.
А потом каждый день юнкер заходил в комнату, где жил медвежонок. Больше он не бил его. Он прохаживался рядом, поскрипывая сапогами, поигрывая стеком, и говорил:
— Ну? Как мы себя чувствуем? Надеюсь, у нас нет больше желания кусаться? А? Не слышу.
Медвежонок лежал на подстилке, сжавшись в нервный комок, следил за скрипучими сапогами, которые прохаживались около его носа, и — ненавидел. Он знал, что этот человек сильнее и коварнее его, и от этого ненавидел еще больше. Он вдыхал запах юнкера, и ярость поднимала дыбом шерсть на его спине.