И все-таки ничто не тянет к себе пацанов и Любку-балаболку так, как кузня дяди Матвея. Уж больно здесь необыкновенно! Пахнет углем и окалиной. Висят по стенам серпы, подковы, косы и другие всякие железные штуки. Таинственно светятся угли в горне. С тяжким вздохом сжимается и вновь наполняется воздухом мех, и под его вздохами угли то накаляются добела, то тухнут, покрываясь пеплом. А у наковальни стоят дядя Матвей и его подручный Сашка-цыган, по пояс голые, освещенные горном, литые мускулы так и играют под потной кожей, молоты у них в руках, и поют под их ударами разогретые до солнечного света куски металла, и становятся под этими ударами куски металла всем, чем только захотят дядя Матвей и Сашка-цыган: и подковой, и саблей, и звездой пятиконечной!
Это уж точно — нет во всем городе человека сильнее дяди Матвея. Подойдет он к телеге, в которую запряжены две лошади, возьмет их под уздцы, и, как ни погоняй лошадей, не сдвинутся они с места! Федя сам видел.
И что еще здорово, очень любит дядя Матвей ребят, относится к ним внимательно, объясняет все и желающих учит кузнечному делу. Раз Феде дал он ручку меха покачать, а другой раз молот средней величины дал и разрешил окалину сбить с куска разогретого металла. Только Федя не смог поднять тот молот. И дядя Матвей не посмеялся над ним, а только сказал, поглаживая темную бороду:
— Ничего, Федор. Подрастешь, нальются руки силою, только почаще ко мне приходи. И все у тебя получится.
Да и Сашка-цыган хороший. Насмешник, правда. Как что не выходит у пацана, он на смех поднимает.
— Мало каши ел, сморчок, — скажет, и только зубы блестят на смуглом лице.
Зато как здорово Сашка-цыган играет на гитаре и поет песни! Гитара его тут же, в кузне, в уголке висит. Наработаются они, и дядя Матвей скажет:
— Отдохнем, Сашок, малость.
Ну, Сашка за гитару: сядет на крыльцо, ударит по струнам рукой, послушает, как последний звук замрет, прижмет кудрявую голову к грифу и запоет:
У зори-то, у зореньки
Много ясных звезд,
А у темной-то ноченьки
Им и счету нет…
И так поет Сашка-цыган, что вся улица собирается его слушать.
Запыхавшись, прибежали ребята в кузню, но войти все побоялись. И вошли только Федя и, конечно, Любка-балаболка.
— Здрасте, дядя Матвей! — сказал Федя.
— Будь здоров, Федор, — сказал дядя Матвей.
— Привет, сморчок! — подмигнул Сашка-цыган.
— А мы штык принесли! — выпалила Любка-балаболка.
Отложили в сторону молоты дядя Матвей и Сашка-цыган.
А в дверь просунулись пять белобрысых голов — одна выше другой, как бусины на нитку надеты.
— Ну, показывай штык, — сказал дядя Матвей.