— Вы не у друзей остановились?
— У меня уютный отель, — говорит Шули и встает на ноги. — Но я последую вашему совету и немедленно схожу за халой.
Рав Шули отправляется на рынок и покупает сладкую халу и пакет булочек. Покупает свечи и бутылку вина. Покупает хумус и огромный пакет огурцов. Пиршество!
А потом сидит за столом, пока не включается та шабатняя сирена, застав его врасплох, как и предупреждал Кац. Шули зажигает свечи прямо на столе, вместо подсвечников — пара стеклянных стаканов для чая. Читает молитвы и благословляет вино, с неотвязной тоской по дому. Шули произносит моци[104] и съедает в качестве ужина весь хлеб. Потом опрометчиво начинает подъедать запас огурцов и сидит за столом, пока свечи не догорают, — опасается, как бы от них в оставленной на его попечение ешиве не случился пожар.
Потом Шули берет рюкзак, идет через ворота в переулок, взбирается по ближней лестнице. Наверху выходит, сам того не замечая, на середину мостовой, шагает по обезлюдевшей — обычно оживленной — улице. Спускается, никуда не сворачивая, в парк, примыкающий к кварталу.
Находит скамейку на отшибе, в отдалении от улицы. Надевает свой единственный свитер и достает из рюкзака полотенце взамен одеяла. Рав Шули укладывается, вместо подушки под головой — рюкзак: устроился лучше, чем Яаков на камне.
Ох, как же Шули привык всматриваться в потолок. Здесь, расположившись под открытым небом, в приятной прохладе иерусалимской ночи, Шули смотрит вверх и предается ночным размышлениям, которым ничто не препятствует. Крыши над ним нет, и его взгляд устремляется все дальше и дальше, вглубь звездного неба.
XXIII
Дни бегут, и Шули не остается глух к иронии ситуации. Если бы много лет назад он столь же усердно сидел в доме сестры, если бы он посвятил себя сидению шивы по отцу так же исступленно, как теперь дожидается появления Хеми, то теперь не попал бы в такой переплет.
Как усердствует Шули, чтобы оставаться здесь, и чем за это расплачивается его семья? Ночует он в парке. Умывается в уборной, куда ходят студенты: она пристроена к жилому дому, на задворках которого находится ешива. Обедает вместе с мальчиками, обходится без завтрака и ужина. Для Шули это испытание.
Подустав от ночевок на воздухе, Шули перебирается в класс: укладывается на полу, предположив, что его не только радушно встречают, но и уже считают за своего. Если его столь охотно принимают днем, так ли уж грешно оставаться под этим кровом на ночь? Одалживает у Гилада мобильник для кратких разговоров с Мири и почти все время тратит на уверения, что Хеми вот-вот объявится, непременно. Моральная поддержка со стороны Мири не то чтобы слабеет, но переходит в растущие опасения за его рассудок. Мири беспокоится за Шули и за благополучие всего семейства. С дочкой совсем другая история. Нава игнорирует отца, когда он просит ее к телефону, — в лучшем случае передает привет через Мири. Один лишь Хаим, судя по голосу, рад слышать Шули. Рассказывает отцу про свои приключения, ни разу не спрашивает: «А как там ты?» Шули со слезами на глазах слушает и, глянув на часы, неизбежно прерывает рассказ мальчика, ведь Гилад наотрез отказывается брать деньги за звонки.