Зигмунд же не без основания опасался, что если его паладины окажутся в Видине, то союзный город постигнет участь сожженного и разграбленного крестоносцами христианского города Константинополя. И потому обошел столицу царства стороной, а в Видине оставил всего три сотни рыцарей и воинов, на которых мог положиться. Царя же Ивана вместе с его войском увел с собою под Никополь — другой болгарский город, так же лежавший на Дунае ниже по течению. Туда же вместе с королем пошел и я, и мой господин Леонгард Рихартингер, и другие знатные господа из Баварии и других земель.
Там-то, под Никополем, и началась для меня война с сарацинами. Впрочем, там же она для меня и кончилась. И не только для меня.
* * *
Лишь на вторую ночь после прихода мальчиков в Фобург, я заснул довольно быстро, но сон все же не был спокойным. Дневные думы и во сне не оставили меня. И, наверное, поэтому всю ночь снился мне Освальд фон Волькенштейн.
Мы мчались с ним бок о бок на горячих буланых конях по цветущему альпийскому лугу. Освальд то скакал рядом, то вырывался вперед и, будто дразня меня, обертывался, улыбаясь.
Он был влит в свое вычеканенное серебром седло. И звенел, как натянутая струна. Звенел от переполнявшей его радости бытия, от цветов на лугу, от солнца в небе, от собственной молодости и силы, искрящейся в его глазах, как снег и лед на вершине Цугшпитце. Мы скакали в Мюнзен, где ждал нас король Зигмунд, для того, чтобы повести дорогой приключений, чести и славы.
И вдруг огромная туча враз застлала пол-неба. Ее середина была чернее сажи, по бокам плясали рыжие сполохи огня и широкие синие молнии совершенно бесшум-но били в склоны гор, обрушивая в пропасти бесшумные каменные потоки.
Волькенштейн обернулся в последний раз. Его лицо перекосила гримаса ужаса. Он, словно молясь, вскинул кверху руки, и исчез за плотной завесой молний. Мой конь дал свечку и закрутился волчком. Мгла поглотила и луг, и горы, и небо.
Я страшно закричал и проснулся. Сердце мое билось толчками, пот выступил на лбу, во рту было сухо. Я полежал, успокаиваясь, а потом встал, тщательно оделся и спустился во двор.
На востоке только-только занималась заря. Солнце еще не вышло из-за дальних отрогов гор, ночная прохлада еще лежала на камнях замкового двора и пряталась в закоулках вместе с тенью, подкидышем ночи, куда еще не проникли солнечные лучи.
Я открыл двери часовни и долго стоял у двери, глядя, как все более и более светлеют белые и голубые стекла, расположенные строго на востоке, прямо против стены, откуда начинались жизненные дороги Христа и Армена. Наконец, первые лучи солнца вспыхнули в восточных окнах часовни и вокруг белых и голубых стекол появились позолоченые рамки.