А между тем он вошел в толпу пленных и вывел оттуда дюжину французских рыцарей. И хотя все они были одеты не в шелка и бархат, как накануне сражения, а в кольчуги и латы, я узнал в них многих знатных господ, которых видел вчерашним утром у шатра короля Зигмунда. Здесь были и оба двоюродных брата короля Карла, и маршал Бусико, и коннетабль граф д’Э, и граф де ля Марш, и еще семь неизвестных мне господ. Кроме них герцог вывел из толпы пленных царя Ивана Видинского и командира венгерских крестоносцев графа Штефана.
Всех их взвели на помост и бросили на колени перед султаном. Затем они, все так же стоя на коленях, повернулись к нам и замерли с непокрытыми головами, опустив руки и уронив головы. Султан что-то сказал, и тысячи янычар окружавших нас, кинулись в толпу. Они хватали мальчиков и юношей-пажей, оруженосцев, сыновей рыцарей, сопровождавших в походе отцов, и выгоняли их на поле. Так они отобрали всех моложе двадцати лет. В их число попал и я, — мне не было еще пятнадцати.
Затем, плотно окружив оставшихся пленных, янычары подогнали сотню впереди стоящих христиан к помосту.
И те, кто пленил их, встали перед христианами с обнаженными ятаганами и саблями. Этих турок было десятка четыре — не более. Потому что иной неверный был хозяином трех, а то и четырех христиан. Но — странное дело — турки смотрели не на своих рабов, а встав в полоборота к помосту, внимательно и неотрывно следили за султаном. И здесь я взглянул на лица воинов, окружавших помост, где восседал Баязид, на лица воинов, окружавших поле, на котором мы стояли, и увидел в глазах каждого из них то же самое, что заметил на рожах мюнхенских обывателей, ожидавших казни нищего калеки.
Я перевел взгляд на тех, кто стоял рядом со мной, и увидел белые лица, расширенные от ужаса глаза и прерывистое дыхание, будто все они только что взбежали на высокую гору.
Они еще не были просто зрителями, они не знали, что будет со всеми нами, и потому в их глазах не было жестокости и злорадства.
Вдруг Баязид взмахнул синим платком, и четыре десятка ятаганов и сабель враз взлетели вверх, затем мгновенно сверкнули еще два-три раза — и сотня обезглавленных тел пала к подножию помоста, а янычары выволокли новую сотню пленных, и три-четыре десятка новых палачей вышли к ним и так же, встав вполоборота к помосту, внимательно и неотрывно глядели на султана.
И снова Баязид взмахнул синим платком…
Им всем, кто стоял перед помостом султана, было, конечно же, и тоскливо, и жутко. И от бессилия сделать что-либо, и от сознания нелепости всего происходящего, и от разрывающей сердце досады, что слепой жребий плена и смерти выпал именно на их долю.