Впереди всех стоял гетман Ян.
— Лучше бы я ослеп, чем видеть тебя, рыжая тварь! — прохрипел Рогач. Он говорил тихо, но из-за гробовой тишины я все расслышал. Зигмунд улыбнулся.
— Зачем же, еретик? Я хочу, чтоб ты видел, что сделают с тобой и твоими друзьями мои палачи. А потом я воздам тебе особый почет.
Что с ним сделали палачи, я не расскажу. Просто у меня не хватит для этого сил. А вот о почете, оказанном императором нашему Яну, могу сказать.
Через два дня я добрался до Праги, и буквально назавтра весь город заговорил о предстоящей казни.
9 сентября тридцать седьмого года из всех повесили на огромной виселице.
С перекладины, взнесенной чуть ли не на высоту птичьего полета, свисали пятьдесят две веревочных петли, в которых погибли мои друзья — последние табориты. Яна Рогача по приказу императора повесили на золотой цепи.
И единственным утешением у всех нас, оставшихся в живых гуситов, было то, что эта рыжая сволочь пережила Рогача всего на три месяца.
…Так что у старика Томаша были кое-какие основания недолюбливать нашего одноглазого крестоносца…
* * *
Одноглазый Ханс появился в замке Фобург через четыре года после того, как я стал его хозяином. Он пришел в Фобург из Богемии, куда отпустил его мой покойный брат Герлах лет за шесть до моего возвращения на родину. Получалось, что Ханс не был дома десять лет и, может быть, шлялся бы по свету еще невесть сколько, если бы не злосчастная для кухмистера битва при Домажлице, где схазматики-гуситы 14 августа 1431 года не только выбили ему глаз, но и в пух и прах разгромили благочестивых крестоносцев, которые в Чехии вели себя так же, как в Палестине. За десять лет императорский ландскнехт Ханс сходил во все пять крестовых походов, кои учинил неутомимый Зигмунд против еретика Жижки и сонма его присных, и только страх перед очевидной возможностью из кривого превратиться в слепого, погнал Ханса обратно в Фобург.
Итак, наш крестоносец возвратился домой, потеряв один глаз и, как поговаривали, обзаведясь кругленьким числом золотых и серебряных монет. Дворовые люди недолюбливали Ханса и за то, что по натуре был он зол и жесток, угодлив предо мной сверх всякой меры, а перед многими из них заносчив и, наверное, их неприязнь к одноглазому крестоносцу разгоралась тем сильнее, чем более упорными становились непрекращающиеся разговоры и слухи о его богатстве, вызывавшие у слуг немалую зависть. Кроме того, в Фобурге не было мажордома — просто потому, что мне не по карману было держать его, не столь уже великие богатства достались мне после смерти брата, и потому Ханс следил за нехитрым хозяйством моего замка, а все дворовые люди из-за этого же должны были ему подчиняться. И хотя я понимал, что из себя представляет мой одноглазыйпи пяmm. менять его на кого-либо другого у меня не было достаточных оснований: дело свое он знал хорошо, хозяйство вел исправно, а слуги безоговорочно признавали Ханса над собою старшим.