Птицы — и воротившиеся из дальних странствий, и перезимовавшие на холодной родине, которая все-таки милей («Милей — запомни, журавленок, это слово!»), — орали так, что никакому «Альтаиру» со всеми усилителями, динамиками и микрофонами было не сравниться, и становилось понятно, почему Николай Заболоцкий, выдержавший чекистские пытки и лагеря и в отличие от многих никого не сдавший, был согласен отдать душу в залог скворцу-свистуну.
И уже по коре сребристой покатились слезы, и березовый сок собирался и потреблялся мегалитрами, и Лариса Сергеевна испытывала терпение Анечки, понуждая юную маму пить этот чудодейственный, созданный самой природой напиток, в котором столько целительных витаминов и микроэлементов.
Но ни козочка-красавица, ни волшебные березовые витамины, ни неусыпный надзор Корниенко, ни нежные заботы отца и брата не помогли и не уберегли Анечку от беды.
Не прошло и двух месяцев, как у нее пропало молоко.
Паника, в которую в этой связи впал генерал, была настолько несоразмерна пусть и серьезному, и чреватому последствиями, но все-таки заурядному несчастью, да просто неприятности, если посмотреть со стороны, такую он выказал постыдную неадекватность, что описывать его поведение я категорически отказываюсь, это непоправимо исказило бы лепимый мною с таким трудом художественный образ, и вместо противоречивого, но все-таки мужественного генерала, стойкого, как рядовой у Андерсена, явилась бы какая-то трагикомическая истеричка.
Зато Лариса Сергеевна проявила и выдержку и смекалку! Попричитав над истощившейся Анечкой, она тут же стала искать выход из сложившейся ситуации и скоренько нашла. Сашка искусственного питания еще толком и не попробовал, как ему уже завели кормилицу, словно какому-нибудь инфанту или барчуку! Ну, не в буквальном смысле — дойную девушку не стали подселять в генеральское жилье, и младенца никто, конечно, не отдал в буколическую пейзанскую семью, и ни к чьей чужой груди маленький Бочажок не припадал и ничьи крестьянские сосцы губами не теребил, хотя кормилица была, как положено, деревенская.
Бутылочки с мутным и на вид очень противным грудным молоком каждый день после школы доставлял из Чемодурова Степка, которого, кстати, балбесом звали все реже. Понятно, что доверять пьянице Фрюлину такое ответственное дело никто не стал.
Новыми своими обязанностями четырнадцатилетний дядя был чрезвычайно взволнован. Когда он поднимался по раздолбанной дороге к Чемодурову, чьи выцветшие сурик и охра, осиянные апрельской ляпис-лазурью, казались непривычно яркими и чистыми, чувства, обуревающие его, были не столь чисты, но могучи и противоречивы.