По спине нашего отрока — или уже, наверное, юноши — бегали мурашки леденящего страха, а в сердце и особенно в чреслах пламенела страсть.
Страху на генеральского сына нагнало известие, что недавно из мест заключения в деревню вернулся знаменитый Барок, из окрестных хулиганов самый главный хулиган. Степка никогда его живьем не видал, но рассказы о его дерзости, жестокости и силе слышал неоднократно и гиперболы, которыми по эпической традиции разукрашивались эти сказания, принимал на веру.
Отношения с деревенскими пацанами вообще были нормальные, они ведь ходили в ту же поселковую школу, учились, правда, в большинстве случаев не очень прилежно, но не Степке на это пенять, чья бы уж корова, как говорится. Некоторая отчужденность и напряженность, конечно, имели место, но до открытого противостояния дело почти никогда не доходило. Однако после восьмого класса многие из деревенских ребят сваливали в сельхозтехникум в городе или в ПТУ и становились от этого настоящей шпаной, прямо как ветрогоны, терроризировавшие Солнечный город по вине Незнайки. Было этих забияк совсем немного, деревня вообще была маленькая и вымирающая, да и ошивались они в основном в городе, но возможность встречи и боестолкновения с ними была еще одной, может быть, главной причиной непопулярности чемодуровского магазина у старшеклассников. А тут еще и Барок откинулся.
Странная кличка этого некоронованного короля объяснялась тем, что был он однофамильцем, а может, и потомком, кто его знает, первого российского порнографа, тень коего отвлекала от чтения Цицерона маленького Пушкина и кому безосновательно приписывали знаменитую поэму «Лука Мудищев», которую наизусть знал Ленька Дронов и уже — увы — читал Степка Бочажок. Сидел Барок по хулиганке, но долго, уж очень отягчающими были обстоятельства — в офицерском кафе, когда ему, уже и без того пьяному, отказались как малолетнему наливать (а ему уже повестка из военкомата пришла), он обматерил буфетчицу, а вступившегося старлея ударил по зубам и, когда его выводил патруль, вырвался, схватил нож со столика и размахивал им, пока его наконец не скрутили превосходящими силами. Почитатели Барка утверждали, что он ножичком пописал то ли двоих, то ли троих, но это были совсем уж смешные враки — достаточно посмотреть на ножи в этом так называемом кафе, ими не то что человека — сардельку хрен разрежешь, ну а Степка этими приборами пользовался неоднократно, но все равно верил и боялся до дрожи.
Трусоват был сын командира дивизии, чего уж греха таить, самый настоящий боягуз, как и большинство людей с тонкой душевной организацией и проворным воображением. Василий Иванович, прозревая в своем детище это омерзительное, с его точки зрения, качество, выходил из себя и приходил в бессильную ярость.