— Мам, чо такое? Ма-ам! — раздался из-за печки голос таинственной пери, занавеска откинулась, и высунулась Любка в распахнутом халате и с толстыми сиськами, вываливающимися из ночной рубашки. — Чо вылупился?
Степка отвел глаза.
Вернулась запыхавшаяся мамаша.
— Вот гаденыш, вот же гаденыш! Ну приди только, сучонок!.. А ты? — переключилась она на генеральского сына. — Ты за каким хреном ему деньги-то дал, а? Ты чем думал? Ну и чо теперь делать? Ну?
— Я не знаю, — признался Степка. — А вы у него отберите.
— Вот ты умный какой — отберите. Да его хрен сыщешь. Все, плакали денежки!
— Без денег не давай ничего! — крикнула Любка. — Ишь какие хитрожопые нашлись! — и она вырвала из ватных рук Степки бутылочки.
— Ну ты еще что?! Прикройся лучше, совсем уже стыд потеряла! Трясешь тут своими…
— Его, что ли, стесняться?
За занавеской закричал разбуженный младенец. Любка сказала «блядь!» и ушла за печку, оставив бутылочки на столе.
— Давай так сделаем, — сказала немного охолонувшая хозяйка. — Ты молочко бери, а завтра деньги неси в двойном размере. Вот и будем в расчете.
Степка вышел.
Все так же грело солнце, и сияла лазурь, и в лужах сверкала талая вода, и беззаботные воробьи славили весну, но наш мальчик был слеп и глух. Напрасно звенела и буйствовала природа, приглашая его к соучастию, не находила она отзыва в разбитом сердце. Да какие там воробьи, даже если бы сейчас тарарахнул зинзивер, даже если рассыпались бы трелями соловей Алябьева и жаворонок Глинки — не внял бы Степка их пенью.
Поруганный и оглушенный, брел он, сунув омерзительно теплые бутылочки в карманы куртки. Из состояния грогги его вывел ленивый и наглый голос:
— Э, зёма! Соси сюда!
На припеке у крайнего дома сидел, развалившись, незнакомый тощий парень в телогрейке на голое тело и с татуированными руками. Степка остановился, но подходить не стал.
— Кто такой, почему не знаю? Ну? Выплюнь хуй, скажи словечко!
— Степа…
— Степа, — насмешливо повторил парень, — из Конотопа… Это хорошо, что Степа… А я — Барок. Слыхал?
Это было уже слишком! Губы Степки растянулись и задрожали, и он расплакался.
— Ты чо? Ты чо? — изумился Барок. — Я тебя чо, трогал?
Степка зашелся еще громче и побежал вниз, не разбирая дороги, тут же поскользнулся и шлепнулся спиной в грязь. Темное лицо Барка заслонило синеву.
— Ты чо, ебанатик?
— Не-е-е-ет! — прорыдал Степка.
Барок помог ему встать.
— Ты с поселка, что ли?
— Да.
— А тут чо забыл?
Степка, продолжая всхлипывать, рассказал.
— И чо? Хули ты ревел-то?
Пришлось рассказать и об этом. Не о любви, конечно, а о Мишке.