Пусть ночь станет днем,
Зима — весно-о-ой!
Но ты — всегда есть ты,
Придуманная мной!
А второй куплет был совсем уж в кассу:
Но, наверное, придумал напрасно я
Женский образ, что душу томи-и-и-и-ил!
Я придумал богиню прекрасную!
Неземную
Тебя
Полюбил!!
А Милен Демонжо, кстати, была наполовину русской, мама у нее была из белой эмиграции, так что Степка, наверное, мог бы обойтись и без знания языка, но дело в том, что, согласно «Википедии», она до гробовой доски прожила со своим мужем, сыном писателя Сименона, между прочим, так что шансов у сына Василия Ивановича, даже если бы он стал дипломатом и разведчиком, похоже, не было.
А теперь из пубертатного, смешного и отчасти умилительного, но все-таки настоящего ада вознесемся-ка (или погрузимся) в иные сферы и вернемся немножко назад.
И в небе встретились уныло,
Среди скитанья своего,
Два безотрадные светила
И поняли свое родство.
К. Павлова
Встреча с генеральской дочерью произвела большое и, как оказалось, неизгладимое впечатление на Леву Блюменбаума. Впрочем, о том, что эта безапелляционная и, невзирая на брюхатость, ослепительная женщина еще и дочка командира дивизии, он узнал только через два дня, когда как бы невзначай спросил у Машки про ее подругу. Это обстоятельство только добавило интересности новому знакомству — жизнь Анечки представилась Леве исполненной ярких и, наверное, трагических контрастов и противоречий. С ее-то тонкостью и вольнодумством жить с таким красноармейским отцом!
Никаких наводящих вопросов Машке задавать не пришлось, она тараторила о любимой подруге взахлеб, Анечка удивилась бы, услышав, с каким восторгом Большая Берта повествовала о всяких школьных глупостях, в частности о том, как десятиклассница Бочажок сорвала классный час, посвященный поэзии Асадова.
Затеяла это необычное мероприятие дурочка-практикантка, молоденькая женушка начальника Дома офицеров и студентка-заочница областного педа, целый месяц преподававшая у них литературу.
Необычной я назвал эту педагогическую выходку потому, что репутация у Эдуарда Асадова была сомнительная и место в официальной литературной иерархии незавидное. Критики его походя шпыняли, пародисты наперебой передразнивали, образованщина издевалась и почитала эталоном дурновкусия. Я думаю, если бы он не был героем Великой Отечественной и не потерял зрения в битве за Севастополь, его бы совсем заклевали. За что невзлюбила этого стихотворца советская культурная общественность, мне до сих пор не совсем ясно, ничего выходящего за рамки тогдашних литературных приличий и конвенций я у него найти не смог, ну банален, ну нравоучителен, ну а кто же нет? И с чего это вдруг подобные качества стали смущать брежневских зоилов и аристархов?