Эштон кивает, уперев руки в бедра и соскребая ботинком немного песка с одной из деревянных дощечек.
– Не могу, – говорит он так тихо, что мне кажется, я ослышалась. – Я припаркую мотоцикл через несколько улиц, чтобы твой брат мог успокоиться, но я не могу уйти.
Я разворачиваюсь и захлопываю за собой дверь. Неужели он действительно думает, что его упрямство произведет на меня впечатление? Мое сердце может быть уязвимым, но я хорошо умею скрывать свои чувства. Этому я научилась за одиннадцать лет, которые делила свою жизнь с Беном. Никто не должен знать, какую вспышку вызывает Эштон в моем сердце. Даже я не позволяю себе присматриваться к ней. А ему я точно не собираюсь этого раскрывать.
Вместо этого я сосредотачиваюсь на Бене. В какой-то момент во время сказки на ночь оживает двигатель «Триумфа», а чуть позже шум удаляется. Бен расслабляется. Вращение его запястья утихает, и чуть позже он засыпает. Я все равно дочитываю «Кролика Питера» до конца. В этой истории есть что-то утешительное, и она дает мне время. Время, в котором я отчаянно нуждаюсь, прежде чем начать разговор, который так отчаянно хочет завязать Эштон. В принципе, я знаю, что он прав. Нам нужно поговорить о том, что произошло. Только так мы сможем когда-нибудь покончить с этим. Хотя в настоящее время это кажется абсолютно утопичным, чтобы когда-либо добраться до этой точки.
Я убираю книгу и ложусь на пол, устремляя взгляд на искусственные звезды, словно там я могу прочесть ответ, почему мне легче застрять в этой болезненной промежуточной стадии отношений, чем облечь безвозвратный конец в слова.
Ступеньки перед домом Харпер не совсем удобные для спины. Вероятно, они хорошие друзья нашего дивана в квартире. Разноцветный огонек освещает веранду. Гамак натянут между балками, и я могу представить, как Харпер лежит в нем. Одна нога свисает, чтобы время от времени покачивать ей. На коленях блокнот для рисования. Руки черные от угольных карандашей. Я лег бы рядом с ней и вытер у нее со лба пятно, которое она оставила, когда убирала с лица волосы. Я толкаю гамак и наблюдаю, как он медленно останавливается. Останавливаться не в моих правилах. Я сосредотачиваюсь на своем дыхании. На цели, которая намного тяжелее, чем мое отвращение к окружающей тишине.
Эмме это наверняка понравилось бы. Ее старший брат сидит на ступеньках веранды. Влюблен до беспамятства, как ей и хотелось. Со всей той драмой, которая пленила ее в романтических романах.
– Ты, наверное, очень довольна? – я смотрю на звезды и жду от нее какого-нибудь знака, подмигивания, подтверждающего, что я не ошибаюсь, а поступаю правильно. В конце концов, она эксперт в вопросах любви. По крайней мере, в том, что касается теории, потому что у Эммы не было достаточно времени, чтобы влюбиться. Но никакого знака нет. Ничего, кроме угасающей жизни. – Ты действительно ужасный призрак, Глазастик, – я улыбаюсь. – Могла хотя бы уронить звезду, – прошло много лет с тех пор, как я разговаривал с Эммой. По ощущениям, ничего не изменилось. Но это помогает мне больше, чем разговоры с Беккой или психотерапевтом, к которому мама направила меня сразу после смерти сестры.