Я качаю головой.
– Ты была права, – Эштон разбил меня. – Во всем, что касается него. За исключением мотоцикла. Ездить на нем было действительно здорово, – я криво усмехаюсь и так жалобно, что мама целует меня и тянет в свои объятия.
– Однако ты так важна для него, что он ночевал на нашей веранде.
Я резко сажусь.
– Он все еще здесь, – мое сердце останавливается. Он не ушел. И я проклинаю эту глупую надежду на счастливый конец, которая мгновенно обволакивает каждую мою клеточку.
Мама кивает.
– Да. И ступеньки веранды наверняка не такие удобные.
Я убираю со лба волосы и тщетно делаю вид, что меня это не касается.
– Это ничего не значит, – настаиваю я, но мой голос срывается. Это определенно не отменяет того, что он сделал.
– Думаю, что да, – мама вытаскивает меня из кровати.
Я морщу лоб и вопросительно смотрю на нее.
– Если мужчина настолько терпелив, что проводит ночь у твоей двери, ты должна, по крайней мере, выслушать его извинения, – она подмигивает мне. – Иди к нему и послушай, что он скажет! Тогда ты сможешь по-прежнему думать, как поступить, – она толкает меня в сторону двери, и мой протест становится для нее шуткой. Я должна быть более жесткой. – Кроме того, что-то подсказывает мне, что в противном случае он не сдастся, а у меня нет желания спотыкаться об него в течение следующих нескольких дней или даже недель, когда я возвращаюсь домой с ночной смены, – она тихо смеется, оставляя меня одну перед закрытой входной дверью. Я слышу, как она направляется в ванную, а вскоре и в свою спальню. Потом в доме становится тихо. Только я, мое дыхание, дико бьющееся сердце и эта дверь, за которой меня ждет Эштон.
Я тихо толкаю входную дверь. Чтобы не разбудить Бена и чтобы получить еще несколько секунд, до того как Эштон заметит меня.
Он сидит спиной ко мне на ступеньках и смотрит в небо. Засученные рукава рубашки открывают вид на татуировку, которая напоминает ему о сестре.
Он не встает, когда замечает меня. Но так и должно быть. Как будто он выделил мне пространство, в котором я нуждаюсь.
– Когда Эмма умерла, я часто разговаривал с ней, – тихо говорит он, по-прежнему неподвижно глядя в ночное небо, на горизонте которого расстилается серебристая полоска сумерек.
Я медленно подхожу к Эштону и устраиваюсь рядом с ним на лестнице. Несмотря на максимально возможное расстояние, которое я проложила между нами, я чувствую тепло его тела, его запах. Внутри меня бушуют эмоции, но я ничего не говорю. Просто молчу и жду, когда он продолжит.
Он оперся локтями на бедра и скрестил руки.
– Мне было ужасно плохо тогда. Но потом я уехал в Лос-Анджелес. Я взял себя в руки, снова начал жить. Учеба здесь, в Мизуле, мои друзья, все это хорошо помогало. Мне больше не нужны были разговоры с Эммой, – он поворачивает голову ко мне и смотрит на меня. – Сегодня вечером я впервые за много лет снова заговорил с ней.