Я пожимаю плечами. И беру в руки темно-серую рубашку затем, чтобы бросить ее обратно в кучу чистых вещей и взять вместо нее черную.
– Ты волнуешься, – смеется Бекка. Убийственный смех. Она будет подшучивать надо мной, по крайней мере, всю мою жизнь и следующую. – Значит, она придет?
– Если верить очень исчерпывающему «Ладно», которое она прислала мне вчера поздним вечером, – я открываю сообщение и протягиваю свой телефон Бекке.
– Харпер, безусловно, не любит подробные объяснения, – кивает она. – Мне все больше нравится твоя избранница.
– Она не моя избранница, – это звучит так, как будто я еду с ней в закат на белом коне со стеклянной туфелькой в рюкзаке. Я раздраженно выдыхаю. – Уилл вообще знает, что ты здесь? – я приподнимаю брови, указывая на свой голый торс и полотенце, которое еле-еле держится на бедрах.
– Ты и вполовину не настолько горяч, как думаешь, мистер Дэвис, – хихикает Бекка.
– Ты меня подбодрила, – ворчу я и пытаюсь выгнать ее из ванной. – Исчезни, или я скажу Уиллу, что ты делала со мной грязные вещи.
– Он все равно не поверит ни одному твоему слову, – она заключает меня в свои объятия, не беспокоясь о моем наряде. Потом она целует меня в висок. – Мило, что ты так взволнован от того, что увидишь ее.
Я открываю рот, чтобы возразить, но не делаю этого. Какой смысл врать Бекке в лицо? Тем более в таких очевидных вещах. Вместо этого я меняю тему.
– Как у тебя дела с Уиллом?
– Я последовала твоему совету, – Бекка прикладывает руку к виску и салютует. – После того, как я взяла на себя инициативу и спросила его о еще одном свидании, он довольно мило, по-диснеевски безвкусно признался в любви. Я избавлю тебя от приторных подробностей, – со смехом заканчивает она. – Но я на девятом небе от счастья.
– Их всего семь, – напоминаю я ей.
– Именно, – усмехается она и уже у двери поворачивается ко мне. – Надень серую рубашку. И не волнуйся. Она полюбит тебя. В конце концов ты Эштон.
Как только я захожу домой и оставляю в коридоре сумку с конспектами, я понимаю, что не пойду на вечеринку. Эта холодная колкая уверенность, которая обрубает мое хорошее настроение, как острая гильотина.
Бен орет. Он лежит на диване и воет. Его глаза лихорадочно блестят, а лицо приобрело неестественно красный оттенок. Из-за инфекции и, возможно, из-за нескольких часов крика. Мне нужно было его пожалеть, но за эту эгоистичную долю секунды я просто разозлилась на него. Потому что он испортил мне вечер. Потому что все всегда должно крутиться вокруг него, и никогда речь не может идти о том, чего хочу я, что важно для меня.