Однажды я въехал на подводе во двор путевого хозяйства станции Стерхов Западно-Сибирской железной дороги.
В воздухе летала угольная пыль, ревели паровозы, звенело железо, расхаживали напряжённые люди в чёрных тужурках.
Я привёз очередные три шпалы, каждая по восемьдесят килограммов.
Едва ворота открылись – в меня ударил запах, столь тяжкий и гадкий, что моя ломовая лошадь Фрумка, обычно смирная, отказалась идти дальше, попятилась и едва не опрокинула воз.
Посреди двора я увидел огромный, проклёпанный по швам котёл в виде цилиндра, лежащего на боку. Котёл распространял удушливый дым. Вокруг суетились полуголые рабочие, чёрные от сажи, со злыми лицами и руками, покрытыми струпьями.
Появился нарядчик, с красной, шелушащейся физиономией, с торчащим, на казацкий манер, из-под заломленной фуражки мокрым от пота чубом; он закричал матом одновременно на всех, включая меня, мою лошадь, и, может, даже и на самый котёл.
– Не ори, Илья Григорьич, – попросил я его, – скажи толком, чего тут творится?
– Как не орать? – нервно ответил нарядчик, вращая воспалёнными глазами. – На рожу мою глянь! На руки глянь! – он потряс передо мной багровыми, в язвах, ладонями. – Шпалы велели вываривать в отраве! Креозот – слышал? В креозоте вываривать! Видал, бандуру привезли? Автоклав! Теперь мы шпалы отравой обливаем, в автоклав суём – и вывариваем. Вынимаем – они воняют. И от этой вони мы все тут гниём и слепнем. Понял?
– Чего ж не понять, – сказал я. – Креозот, состав переработки дёгтя, от него дерево не гниёт. Очень ядовитый.
– Вот именно, – сказал нарядчик, успокаиваясь. – Во двор не заезжай, жди снаружи.
Пока меня разгружали, пока я унимал лошадь и ждал оплаты – пристально подглядел, как работает диковинная смрадная машина, как мужики, изгибая костлявые шелудивые спины, открывают тяжёлую и толстую броневую крышку, как вытаскивают крючьями из пышущего жаром зева чёрные, горячие, как подгоревшие пироги, шпалы и заталкивают новые, и всё – под ругань, под надсадный кашель, под стоны муки и безнадёги; конечно, действо больше всего походило на суету чертей вокруг адского котла.
К тому времени я на своих шпалах много заработал, и теперь, наблюдая издалека за человеческими муками, за тем, как рабочие отбегают в сторону, чтобы сблевать или отхаркать чёрную слюну, а потом возвращаются к вонючему бронированному самовару, – я стал прикидывать: а не купить ли мне такой же автоклав, не наладить ли самоличное производство шпал, пропитанных креозотом? Ядовитые испарения на меня не действовали.
Возможно, то был путь к большому богатству. Тысячу километров железной дороги строили в России каждый год. Пропитанная креозотом шпала, даже самая дешёвая, сосновая, – служила вдвое дольше, чем обычная. В масштабах империи, простёршейся от Ревеля до Сахалина, экономия выходила в миллионы золотых рублей. Цена той экономии – жизни рабочих, умерших и ослепших, сошедших с ума от галлюцинаций. Креозот – сильнейший яд.