Если б я, согласно легенде, действительно поехал в Можайск – я бы взял с собой телефон, и этот телефон был бы сейчас при мне.
“А вдруг это всё игра? – подумал я. – А вдруг они нашли на пожарище мой телефон, оплавленный огнём?”
И вот – вместо того, чтобы радоваться удачному исходу дела, я устремился, бегом, оглядываясь и нервничая, в ближайшую лавочку сотовой связи, попросил срочно восстановить сим-карту, заполнил заявление, заплатил, долго ждал, изнывая и переживая, – и немного успокоился, только когда мне вручили новый аппаратик.
Проверил входящие – входящих не было. Последние звонки и сообщения датировались 26 апреля – днём пожара.
Я не знал, радоваться мне или тревожиться, бояться либо расслабиться.
Конечно, все важнейшие комбинации цифр я помнил наизусть: Читаря, Отщепенца, Застырова, Пахана, Геры Ворошиловой.
Никола Можайский своего номера мне не дал.
Я не стал никому звонить, отправился пешком через утренний, нагреваемый солнцем город прямо на нашу знаменитую набережную, состоявшую из трёх неравных частей: сначала старая, деревянная, построенная ещё при Сталине, а в позднейшие времена кое-как подлатанная, признанная исторической ценностью, – в сбережении этой ценности самое активное участие принимал покойный Пётр Ворошилов; затем железобетонная часть, место прогулок, гулянок и свиданий, сейчас безлюдное; наконец, дальше – просто асфальтовая тропа вдоль пологого заболоченного берега, территория любителей рыбалки.
Наше фабричное общежитие, двухэтажное, некрасивое, построили ещё в советские времена, изначально – как туберкулёзный стационар; потом оказалось, что в городе не столь много туберкулёзных больных, и заведение закрыли, оно годами стояло брошенное и заколоченное, пока на горизонте не возник великий Пахан. Он то ли купил объект, то ли взял в аренду, долго ремонтировал за свой счёт, вложил аховые капиталы и учредил общежитие для фабричного пролетариата, но только в одной половине здания; в другой расположилась гостиница в две звезды, хостел, скромнейшее, но вполне коммерческое предприятие.
Отыскал дежурную по общежитию, крупную, краснолицую женщину с громким голосом, развязную и, по-видимому, очень решительную – другие на этой работе не задерживались, – и она, позвонив на фабрику и разузнав, кто я такой, и посмотрев на меня с уважением и опаской, отвела меня в комнату с тремя кроватями – две были заняты, третья досталась мне. Никого не было, мои пока незнакомые соседи давно отбыли на работу, оставив после себя обыкновенный мужской беспорядок, запах пота, носков, табака, перегара, зубной пасты, варёной колбасы.